Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев

почти одновременно с первым глотком кофе, который Чекарь все-таки успел сделать сразу после обязательного по утрам стакана апельсинового сока.

– Да. Слушаю. Здравствуйте, Сергей Николаевич, – ответил он, слегка поморщившись. Чекарь не любил говорить с ним при посторонних, но вставать и уходить в другую комнату ему не хотелось.

– Не разбудил? – задал тот один из самых идиотских вопросов, какие только можно задать.

– У нас уже день давно, а вот вам, видно, не спится там, – сказал Чекарь, показывая горничной руками, что яичницу с беконом можно подавать.

– Рома, я редко когда тебя просил о чем-то личном, но у меня – а может, и у нас, я не знаю – большие проблемы. Мне надо, чтобы ты немедленно прилетел в Женеву. – Кольцов хотел сказать что-то еще, но, поняв, о чем думает сейчас Чекарь, замолчал.

– Хорошо, сейчас вызову вертушку и распоряжусь, чтобы заказали чартер. Я так понимаю, «Гольфстрим» у вас, а на старом джете улетел вчера Магомед.

– Я уже отправил за тобой «Гольфстрим». Он дозаправится в Минске и должен быть у тебя к двум. Ты как раз соберешь вещи.

– Роджер, – по-военному ответил Рома. Отложил айфон в сторону, стараясь не встречаться взглядом с сидевшей напротив девушкой, быстро доел уже остывшую глазунью, и, залпом выпив кофе, промокнул рот салфеткой, поданной ему горничной.

– Я должен уехать, – сказал он, обращаясь к Лене.

– Это я поняла. Меня отвезет кто-нибудь домой? – спросила она.

– Ты живешь одна?

– Нет, мы с подругами снимаем по комнате в трешке на Энгельса, это недалеко от…

– Тогда ты можешь пожить пока здесь, я вернусь, и мы сходим на концерт, – сказал он, не дослушав, где находится улица Энгельса, и сам не очень хорошо понимая, на какой концерт он собирался с ней идти.

– На что я буду жить?

– Ну, во-первых, тебя никто с работы не увольнял, а как я понимаю, зарплату наш комбинат платит вовремя. Во-вторых, я оставлю тебе пару кредиток. У тебя есть водительское удостоверение? Машину водить умеешь?

– Да.

– Позовите кто-нибудь Петра Алексеевича! – обратился он ко всем и ни к кому персонально. Он не любил звонить в доме по мобильному, чтобы поговорить с кем-то из персонала.

Вошедший был чем-то похож на управляющего комбинатом, у которого она служила секретарем, и Лена невольно спрятала босые ноги под стул.

– Петр Алексеевич, эта девушка, ее зовут Лена, будет жить здесь, и я прошу вас выполнять ее просьбы в разумных пределах. Ей нужна будет машина, посмотрите, что ей подойдет. Если надо, выделите ей водителя, она работает на комбинате и будет ездить туда. Теперь вот еще что: я сейчас уеду, вызовите мне вертушку до аэродрома, я хотел бы попасть туда не позже двух.

– Хорошо, Роман Александрович, все будет исполнено, – ответил управляющий.

– Алла, собери мои вещи как обычно, дня на три, четыре максимум, – сказал Чекарь, обращаясь к горничной.

– Ты поела? – спросил он притихшую от таких изменений в ее жизни Лену. – Пойдем наверх, – добавил он, вставая, и она пошла за ним в лифт, спрашивая себя, хочет ли она секса с ним до отъезда или нет.

Звонок Кольцова застал Рому врасплох. У него было много незавершенных дел в регионе и за его пределами. Особенно тревожило положение двух крупных потребителей, уже начавших процедуру банкротства. Чекарь отлично знал, что на счетах у них ничего не было и конкурсная масса при лучших раскладах могла дать не больше одного процента задолженности. Однако его осведомители ручались, что реальные хозяева бизнесов просто переложили деньги в другие активы. Такие вещи прощать было нельзя. Чекарь никогда не пытался вернуть долги. Он наказывал виноватых, и долги возвращали уже их наследники. Но, даже если бы весь его бизнес летел в тартарары, он полетел бы в Женеву просто потому, что Наташа Кольцова была там.

* * *

Он выступал по мастерам и, скорее всего, выполнил бы международника, если бы не привычка таскать с собой трофейный парабеллум, привезенный его прадедом с большой войны. Дальше все было стандартно: большая компания, «Солнцедар», «Ркацители», гитара, жильцы первых этажей, возмущенные громкими криками со двора, наряд милиции из ближайшего отделения и срок за ношение огнестрельного оружия. Так как ему было меньше восемнадцати, отбывать срок он отправился под Икшу на малолетку, где талант сбивать с ног одним ударом, несмотря на весьма скромные размеры его обладателя, принес ему еще десять лет колонии.

Местный беспредельщик с погонялом Сис – здоровенный дылда и лагерный активист, терроризировавший весь молодняк колонии с молчаливого одобрения офицеров-воспитателей, – подкатил к нему в бане, явно попав в ловушку визуального обмана. Сиса увезли на скорой с трещиной в черепе, от которой он злополучно скончался через три дня, не приходя в сознание, а может, и приходя, – если честно, это уже было и не важно. А важно было то, что в те годы Московский областной суд располагался на Зоологической улице, то есть недалеко от зоопарка. И когда Рому выводили из зала заседания на перерыв, он, спускаясь по лестнице в подвальное помещение, где находились камеры для передержки заключенных, дал пенделя важно вышагивавшему впереди хохлу-сержанту и, развернувшись, пробил прямой правой в пах следовавшему сзади полусонному бойцу из Средней Азии, глаза которого расширились от боли и удивления до размеров глаз обитателя среднерусской равнины. После короткого рывка Рома перепрыгнул стену, отделявшую Москву от парка со зверушками. Подоспевшие бойцы не осмелились стрелять – все пространство было заполнено мамашами с детьми. Был солнечный июньский день.

Все конвойные части, роты розыска внутренних войск стояли на ушах, сержанта-хохла отправили на год в дисбат, а Рому так и не поймали.

Пересекая Грузинские улицы, он дворами бегом добрался до Армянского кладбища, а оттуда, не дожидаясь темноты, спокойно дошел до Шелепихи, где, недолго поковырявшись в замке на двери в подвал одной из пятиэтажек, протиснулся в прохладный, пахнущий канализацией сумрак. Все произошло без какого-то плана, и дальнейшие действия представлялись ему смутно. Пропитанная потом рубаха неприятно холодила тело, он снял ее, скатал в подобие валика и, положив под голову, лег прямо на покрытый пылью цемент. Мышцы ног после нескольких месяцев в камере непривычно гудели, и сердце равномерно разгоняло молодую кровь по вспомнившему экстремальные нагрузки организму.

Первую ночь он почти не спал, прислушиваясь к отдаленным звукам проезжающих по набережной машин. С утра, почувствовав острый голод, Рома стал перебирать все возможные варианты своего спасения. Мысли неприятно перепрыгивали с одного сценария на другой, отметая каждый из них как невыполнимый по причине его банальности. Следующие двое суток он пролежал, поджав колени почти к подбородку и пытаясь таким образом заглушить чувство голода. Спасение пришло на третью ночь во время отрывочных снов.

Три года назад, еще в восьмом классе, когда