Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев

вина Haut-Brion Blanc 2004 года и, посмотрев на часы, приготовился ждать человека, который не мог не быть в курсе любых движений на черном рынке, и, значит, слухи об утерянных шедеврах должны были докатиться и до него.* * *

Подошел официант и, держа бутылку легендарного вина, дал возможность Кольцову внимательно рассмотреть этикетку. Как обычно бывает в таких случаях, тот только кивнул головой, давая понять, что удовлетворен увиденным. Совсем недавно, когда он получил возможность путешествовать по миру уже без письменного разрешения начальства, которое в этой жизни есть у всех, Наташа объяснила ему, на что обращать внимание, когда пробуешь вино. Теперь он мог с видом знатока оценивать симметричность les jambes[27], стекающих по стенкам бокала, а главное, и это ему нравилось больше всего, делать не очень довольное лицо, если температура белого вина была выше положенной. Вино было холодным, и он, чувствуя жажду, выпил сразу по-русски весь фужер. Аурелио Васкес, человек, которого он ждал, появился незаметно, проскользнув между столиком и креслом, уселся напротив и молча замер, как будто сидел здесь всегда.

– ¡Hola! ¿Qué tal todo?[28] – поприветствовал его Кольцов, сразу исчерпав весь свой словарный запас испанского языка. – Ты что, в туалете прятался? Я не видел, как ты зашел, – продолжил он.

– Ваша школа! И не прятался, а был по нужде, – мы, люди, несовершенны и вынуждены посещать туалеты не из праздного любопытства, – говоривший был моложе генерала лет на тридцать и поэтому всегда обращался к нему на «вы». Кольцов, все больше европеизировавшийся за последние годы, предпочитал общаться проще и без отчеств, но с Аурелио Васкесом ничего поделать было нельзя, и он махнул рукой, оставив тому право на это обращение. Он говорил бегло по-русски и почти не путал падежи, что значительно улучшало его ценность как агента. Они заказали еще Fruit de mer[29], и официант, достав бутылку Haut-Brion из ведерка со льдом, разлил его по фужерам, которые сразу покрылись мелкими капельками конденсата. Внутри украшенного к Рождеству ресторана было тепло, и тонкие нотки авторской кухни, смешивавшиеся с дорогим парфюмом нарядно одетых гостей, создавали непередаваемую атмосферу благополучия.

– Когда происходят такие совпадения, невольно начинаешь верить в судьбу, – продолжил говорить Васкес. – Моя секретарша – она, к слову, идиотка – перепутала даты, бронируя мне билеты на самолет, и сегодня, отстояв очередь на Vueling[30], – а вы знаете, что очереди на этом low cost[31] перевозчике просто ужасны, – я узнал, что улетаю завтра. Отели перед Рождеством забиты, я с трудом нашел место в каком-то хостеле и буквально собирался засыпать, положив под голову мою дорожную сумку, когда ваш звонок выдернул меня из теплого гнездышка. По моим планам сегодняшний вечер я должен был провести в Мадриде, где меня ждут моя мать и сестра Долорес, я как-то рассказывал вам о ней.

– Возможно, что такие случайности и делают нашу жизнь неповторимой, – произнеся это, Кольцов сам удивился апокрифичности сказанного, но решил не развивать сюжет. Он рассчитывал подойти к цели своей встречи в тот самый момент, когда «good last time»[32] от выпитого вина будет в своей первой трети.

Принесли морских гадов, и мужчины, не сговариваясь, принялись поливать устриц и лангустин лимонным соком.

– Улитки, хотя их нельзя отнести к el morisco[33], обязательно должны присутствовать в традиционном французском плато, – сказал Васкес, приподнимая со льда серебряным сервировочным ножом креветок и сигалосов.

– Но здесь я их не вижу!

– Не верь глазам своим! – рассмеявшись, процитировал Сергей Николаевич Козьму Пруткова. – Скажи мне, ты что-то знаешь об утерянных шедеврах музея Прадо?

Задавая этот вопрос, Кольцов бил наверняка. Дед Васкеса воевал на стороне Франко и мог рассчитывать на почетное место в аюнтаменто какого-нибудь городка Испании, но он был молодым романтиком и пошел добровольцем в дивизию Azul, которая, бесславно простояв до сорок третьего на блокаде Ленинграда, была почти полностью взята в плен. Он вернулся в Испанию только в семьдесят пятом году изможденным стариком после сибирских лагерей. Сегодня, после разговора с дочерью на берегу Женевского озера, Кольцов вспомнил, как, изучая подноготную только что завербованного Васкеса, наткнулся на подробности допроса его деда. Аурелио Васкес тогда только поступил на службу в одно из ключевых министерств Испанского Королевства и, несмотря на небольшую должность, мог иметь доступ к планам правительства по уничтожению ETA[34], члены которой причисляли себя к последователям марксизма-ленинизма, а значит, несмотря на свою террористическую сущность, могли рассчитывать на тайную поддержку страны Советов. Пятнадцать лет назад Кольцова не впечатлили откровения военнопленного о том, как с тридцать девятого по сорок первый он, служа в тайной полиции военного диктатора, пытался отыскать хоть какие-то документы, могущие пролить свет на количество ценностей, вывезенных из музеев, находившихся под контролем республиканцев. Ну вывезли и вывезли, так и поделом вам, фашисты, подумал он тогда. Сегодня Кольцов страстно желал, чтобы рассказанное тогда несчастным испанцем оказалось правдой, и вернувшись, он успел шепнуть пару слов о бесценных картинах своим родным.

– Даже если я знаю, я не буду вам помогать. Они принадлежат Испании и должны вернуться туда, откуда их вывезли, – ответив, Аурелио помрачнел и поставил бокал на стол, демонстрируя всем своим видом решимость к сопротивлению.

Генерал повторил все его жесты с точностью зеркального отражения и, тут же нахмурившись, не произнес в ответ ни слова. Главное было сделано. Васкес что-то знал, и это что-то уже само по себе подтверждало, что предлог, под которым кто-то пытался взять Вилена Аристова в оборот, появился не просто из воздуха.

– А если я сам заинтересован в их возвращении твоей стране? – ответил он вопросом, эмоционально выделив «твоей стране».

– Почему я должен вам верить? – в вопросе звучали неуловимые интонации надежды, рождаемой бессилием противостоять более закаленной воле. Они, эти интонации, были хорошо знакомы старому агентуристу и звучали увертюрой в бессмертной опере о предательстве и измене. Вообще этот вопрос он слышал тысячи раз и считал его поворотным в беседе. Теперь можно было потихоньку начинать «выбирать леску», скрупулезно сканируя даже самые незаметные реакции и ни в коем случае не давая «рыбе» натягивать ее слишком сильно.

– Потому что я тоже хочу восстановить справедливость, и если я спрашиваю тебя об этом, значит, кто-то еще ищет выходы на эти шедевры. Ты много помогал нам, – Кольцов опять незаметно акцентировал внимание собеседника на могуществе его организации, – теперь наша очередь помочь тебе. С тобой кто-то говорил уже об этом? – вопрос прозвучал резко, как щелчок кнута, возвращающего быка под ярмо.

– Я знаю, что готовится сделка и картины могут попасть в руки очень плохих парней, – Васкес начал