Газета "Своими Именами" №52 от 25.12.2012 - Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль)

И, волнуясь, как будто бы перед присягой,

Отвечал: « Не стареет былая отвага.

Всё яснее вас вижу я в сумраке дней.

Снова будит меня океаном седым

Шум суровых времён и дыхание бора,

Где когда-то скитался и я молодым,

Где хлебнули мы воли, хлебнули мы горя.

Если Сталин покличет - оставить свой дом!

Если Родина кликнет - на сборы минуту!

Старой гвардии прочен закал на излом,

Я за вами пойду по былому маршруту.

Правда, раны болят и рубцы - на душе.

И в миру, как в бою, нас враги не щадили.

Но мы правильно жили, небес не коптили

И всегда были твёрдыми на рубеже».

Я сказал это братьям, убитым давно.

Как живым на духу, беспечально и свято.

И пил с нами Сталин - и пил, как когда-то,

Виноградной лозы золотое вино.

Валерий Хатюшин в книге “Прицел-2” (поэзия русского стихотворения) в стихотворении “За Родину, за Сталина” пишет:

Нельзя спокойно жить,

Когда страна развалена.

Позорно русским быть

Без Родины, без Сталина.

Куда ни кинешь глаз -

Россия опечалена.

Но в сердце есть приказ:

“За Родину! За Сталина!”

Бесовский легион

Глядит на нас оскалено.

Зовёт небесный звон -

За Родину, За Сталина!

Надежда всех веков

На наши плечи взвалена.

Не пощадим врагов:

За Родину, За Сталина!

Стальная мощь страны

Отцами нам оставлена.

Нам гимны не нужны

Без Родины и Сталина.

Сожмём в своей горсти

Победную окалину.

Мы скажем вслух “прости”

И Родине, и Сталину.

В чаду зловещей тьмы,

В тисках врага заклятого

Не отстояли мы

Окопы сорок пятого.

На битву вновь пойдём –

Судьба на кон поставлена.

И коль в бою падём, -

«За Родину, За Сталина!»

И заканчивая своё повествование, я хочу помянуть недобрым словом Евгения Евтушенко, человека, который в своё время писал сладкоречивые панегрики вождю, потом прозрел, перевоспитался и в 1962 г. в стихотворении “Наследники Сталина” изобразил картину, рождённую его больным воображением: “Поставлен в гробу телефон, кому-то опять сообщает свои указания Сталин” Возмущенный этим, историк, специалист по культуре и поэт, Моисей Цетлин дал достойный ответ патологическому ренегату:

Термидорьянец! Паскуда!

                          Смазливый бабий угодник!

Кого, импотент, ты порочишь

                         блудливым своим языком?

Вождя, что создал эту землю,

                          воздвиг этот мир, этот дом,

Порочишь, щенок,

                             последней следуя моде!

Кого ты лягнуть вознамерился,

                                                  жалкая мразь,

И тявкаешь ты на него,

           рифмоплет желторото-слюнявый?

Ведь он полубог, не чета вам,

                              погрязшим в бесславье

Пигмеям, рабам, подлипалам,

                        зарывшимся по уши в грязь!

Он древних традиций герой,

                       им ныне и присно пребудет!

Эсхил и Шекспир!

                      Резец флорентийца суровый!

Канкан каннибальский

                         у трупа ужель не разбудит

Презренье и гнев к вашей грязной,

                                       объевшейся своре?

Когда я заканчивал заметки, мне в руки попал номер “Московского Комсомольца” от 14 августа 2009 года, газеты, которая не очень жалует Сталина. В статье “Валентинка товарищу Сталину” поведана история о том, как фотоснимок “Девочка с ягнёнком”, опубликованный журналом “Огонёк”, понравился Сталину, и этот снимок, вставленный в рамку, висел над диваном вождя на Ближней даче до самой смерти.

Репродукция этого фотоснимка была отпечатана в виде почтовой открытки тиражом 500 тысяч экземпляров.

Причём работа по изготовлению полумиллионного тиража оплачивалась из личных средств Сталина.

Может быть, этот эпизод не имеет прямого отношения к нашей теме, но он характеризует человеческие, личные качества вождя.

Б. ОДИНЦОВ

МИЛЫЙ ДЕДУШКА…

Ванька Жуков, отданный в город на проживание к тётке по причине крайности и невозможности выжить в деревне, а также закрытия сельской школы, в ночь на 12 декабря не ложился спать. Дождавшись, когда тётка, закутавшись в рваную дублёнку, ушла мыть полы у новых русских, он долго рылся в ящиках кухонного стола, где среди ржавых вилок и серых алюминиевых ложек, рассыпанных спичек и пробок различной конфигурации, пластиковых пакетов с иностранными надписями наконец-то нашёл шариковую ручку «Corujna». Прежде чем вывести первую букву, он долго расписывал стержень на обрывке газеты, прислушиваясь к шагам жильцов их дома, давно списанного на снос. Потом, вздохнув, вывел первые строки письма.

«Милый дедушка Виктор Николаевич, поздравляю тебя с праздником – Днём Российской конституции, обеспечившей нам независимость от своих младших братьев, которые теперь нас и за родню не признают. В Европу все смотрят. Забери меня, ради Бога, отсюда, так как я к нынешней городской жизни непривычный».

Ванька прерывисто вздохнул и через проталину замёрзшего окна некоторое время смотрел на ярко освещённые и удивительно прозрачные для декабря окна дискотеки на первом этаже студенческого общежития. Там в душном зале дергались и что-то бормотали чёрные студенты и русские «бизнесмены» среднего класса, а на их шеях висели молодые студентки. Все были «поддатые» и от нехватки кислорода жадно глотали дым сигарет с гашишем.

Он перевёл глаза на бумагу и живо вообразил себе свою тихую деревню и своего деда Виктора Николаевича, высокого старика, не потерявшего стати былинного русского молодца, хотя годков ему, этак, за восемьдесят.

Летом дед сидит посреди цветущего луга на своей маленькой скамеечке, которую всегда берёт с собой, и пасёт коз. Неподалёку резвится Жучка. Она необыкновенно ласковая, сама забежала к нему как-то во двор, обнюхала его перебитую на страшной войне ногу и осталась.

Вдали от автомобилей пылит дорога. Это богатые дачники едут в свои коттеджи. Испуганные козы бегут к деду и жмутся к нему. Подбегает и Жучка, она всегда ложится со стороны больной ноги. К деду вообще многие тянутся из-за его житейской рассудительности.

Вот, наверное, и сейчас в его хате сидит подвыпивший сосед-механизатор, по-уличному Телок. Положив на колени руки с широкими и чёрными от грубой работы ладонями, он допытывает деда, что ему сказать «за жизнь», если бы вдруг его выбрали в депутаты и допустили до правительственной трибуны?

- Ты смотри, Николаевич, что получается. Намедни контора выписала мне получку 700 рублей. Ихний доллар стоит 30 наших рублей. Значит я, вкалывая на вывозе навоза, заработал 23 «зелёных». Газеты пишут, работяга «за бугром» зарабатывает 2500 долларов. Выходит, я работаю хуже него в 100 раз. Скажи, разве может быть такое? Вот тебе и реформы, мать их так…

Телку такая несправедливость обидна, тем более что руки у него хотя и чёрные, но золотые. Редкий умелец, самородок, он чинит всё - от телевизора «Сони» до комбайна «Дон», и необычайно трудолюбив.

- Ты им ничего не говори, - советует дед, - ты им молча покажи свои руки.

Так и продолжаются разговоры в длинные зимние вечера о внезапно изменившейся жизни, высоких ценах и маленьких пенсиях.

А погода великолепная! Над деревней широким пологом пролёг Млечный путь. Ночь дышит покоем. Из-за чернеющего сада видна экологически чистая дальняя дорога. Она манит и волнует, как полузабытая песня, и эту манящую боль усиливает волшебный свет Луны.