Без семьи - Гектор Мало

Восемь дней шли мы из Парижа в Булонь, останавливаясь по дороге в больших городах и давая представления, чтобы увеличить наш капитал. Маттиа, который до того времени, как попал к Гарофоли, жил одно время в цирке, выучился от английских клоунов английскому языку и теперь старался научить меня хотя бы наиболее употребляемым английским словам.

Когда мы пришли в Булонь, у нас было тридцать два франка, то-есть гораздо больше того, сколько требовалось на проезд в Лондон. Мы забрались на пароход пораньше и устроились, насколько могли, удобнее, за грудой ящиков, защищавших нас от холодного северного ветра.

Здесь мы провели ночь, а на следующее утро увидали высокие белые утесы и стоявшие неподвижно суда. По обеим сторонам тянулись в даль заросшие берега, смутно видневшиеся сквозь туман. Мы были в устье Темзы.

Мало-помалу наш пароход уменьшил ход и остановился. Вместе с другими пассажирами мы сошли на берег.

— Ну, теперь пускай в ход свой английский язык, — сказал я. — Спрашивай дорогу в Грин-сквер.

Маттиа обратился к какому-то человеку с рыжей бородой и заговорил с ним. Мне казалось, что он слишком долго расспрашивает его, повторяя одни и те же слова, и что англичанину, по-видимому, очень трудно понять его. Наконец, Маттиа подошел ко мне.

— Чтобы попасть в Грин-сквер, — сказал он, — нужно итти прямо по набережной.

Темные и грязные улицы были загромождены телегами, ящиками и тюками, так что мы с трудом пробирались вперед. Я привязал Капи на веревку и держал его совсем близко от себя. Время от времени Маттиа останавливался и спрашивал у прохожих дорогу в Грин-сквер. Долго шли мы все прямо, а потом нам сказали, что нужно повернуть направо. Из длинной и широкой улицы мы попали в пустынные переулки, которые так перепутывались между собою, что нам казалось, будто мы кружимся на одном месте.

— Мы, должно быть, заблудились, — сказал я. Но Маттиа покачал головою. И, действительно, мы благополучно добрались до Грин-сквера и скоро остановились перед дверью конторы Грета и Галлея. Маттиа хотел позвонить, но я удержал его. Сердце колотилось у меня в груди, и я дрожал всем телом.

— Как ты побледнел, — сказал мне Маттиа. — Что с тобою?

Когда я немного оправился, он позвонил, и мы вошли.

Я был так взволнован, что не мог хорошенько рассмотреть, где мы очутились. Какие-то люди сидели за столами и писали при свете нескольких ламп. Маттиа обратился к одному из этих людей. Несколько раз повторил он по-английски слово «мальчик» и «Барберен». Имя «Барберен» произвело большой эффект. Все взглянули на нас, а писец, говоривший с Маттиа, отворил нам дверь в соседнюю комнату.

Здесь было множество бумаг и книг. Толстый старик в очках сидел за конторкой, а другой — в мантии и парике — говорил ему что-то, держа в руке синие мешки. Наш провожатый объяснил, кто мы, и старики оглядели нас с головы до ног.

— Который из вас жил у Барберена? — спросил по-французски старик в очках.

Я объяснил ему.

— А где же Барберен?

— Он умер.

Мне пришлось рассказать, как я жил у Барберена, как он отдал меня Витали, как после смерти моего хозяина принял меня в свою семью садовник Аксен, как его посадили в долговую тюрьму и как я снова стал ходить по улицам и зарабатывать деньги игрою и пением.

Слушая меня, старик время от времени записывал что-то и смотрел на меня так, что мне становилось неловко. У него были неприятное лицо и хитрая улыбка.

Наконец, я решился спросить о моих родителях.

— Моя семья живет в Англии? — спросил я.

— Да, теперь она здесь, в Лондоне.

— Значит, я могу повидаться с родными?

— Через несколько минут ты будешь с ними. Я скажу, чтобы тебя проводили.

И он позвонил.

Дверь отворилась. От волнения я не мог произнести ни слова и со слезами на глазах взглянул на Маттиа.

Расспрашивавший меня старик сказал что-то по-английски вошедшему конторщику. Должно быть, он говорил ему, куда нас отвести. Я поклонился и повернулся, собираясь уходить.

— Ах, я и забыл сказать тебе, что твоя фамилия Дрискаль, — крикнул мне старик, — так зовут твоего отца.

ГЛАВА 25

В воровском притоне

Конторщик, которому поручили доставить нас моим родителям, нанял на улице крытую коляску, и мы быстро покатили по шумным улицам Лондона.

Ехать пришлось необыкновенно долго. Многолюдные и ярко освещенные улицы центральной части Лондона сменились мрачными и темными переулками окраины. Мы сильно промерзли и, забившись в угол экипажа, дрожали от холода.

Улицы становились все пустыннее, воздух зловоннее. Колеса утопали в грязи, и экипаж с трудом продвигался вперед. Наконец, он остановился, и мы, по знаку конторщика, вышли из экипажа. Я осмотрелся и увидел, что мы находимся на безлюдной улице.

Наш провожатый обратился с расспросами к проходившему мимо полисмену и, после краткой беседы с ним, повел нас дальше. Пройдя несколько кварталов, он постучал в дверь какого-то досчатого сарая.

Я был до того взволнован, что даже не заметил, как отворилась дверь. Когда мы вошли в большую комнату, освещенную лампой и пламенем камина, я сразу опомнился.

Перед камином, в соломенном кресле сидел неподвижно человек, с седой бородой и черной ермолкой на голове. За столом сидели друг против друга мужчина и женщина. Кроме того, в комнате было четверо детей — два мальчика и две девочки — все со светлыми волосами, как у матери. Все это я разглядел в одно мгновение прежде, чем кончил говорить наш провожатый, объяснивший, кто мы. Все глаза устремились на меня и Маттиа.

— Который из вас Рене? — спросил по-французски мужчина, сидевший за столом.

— Это я, — ответил я, выступив вперед.

— Поцелуй же своего отца, мой мальчик!

Когда я думал о свидании с родными, мне всегда казалось, что я буду очень счастлив, увидав их. Но теперь я не чувствовал никакой радости. Несмотря на это, я все-таки подошел к отцу и поцеловал его.

— А вот это твой дедушка, твоя мать, братья и сестры, — сказал он, показывая на них.

Я прежде всего подошел к матери. Она нагнулась, чтобы я мог ее поцеловать, но сама не поцеловала меня и сказала мне только несколько слов, которых я не понял.

Здороваясь со своими родными, я в душе досадовал на себя, что не испытывал ни малейшей радости.

— А это кто? — спросил мой отец, показывая на Маттиа.

Я рассказал ему о судьбе Маттиа и о том, как мы дружны и как любим друг друга.

— А почему же не приехал Барберен? — спросил отец.

Я объяснил, что Барберен умер и что это было большим горем для меня, так как, приехав в Париж, я не знал, как отыскать родных.

— Ты не говоришь по-английски? — последовал новый вопрос.

— Нет, я говорю только по-французски и по-итальянски. Итальянскому языку научил меня хозяин, которому отдал меня Барберен.

— Витали?

— Разве вы слышали про него?

— Да, от Барберена, когда приезжал во Францию разыскивать тебя. Тебе, может быть, интересно узнать, почему мы не искали тебя в продолжение тринадцати лет, а потом вдруг обратились к Барберену?

— Да, конечно, очень интересно.

— Так садись к камину, и я расскажу тебе. Ты наш старший сын, — начал отец, — и родился через год после нашей свадьбы. Одна молодая девушка, рассчитывавшая, что я женюсь на ней, была очень недовольна, что я выбрал не ее, а твою мать, и захотела отомстить мне. Когда тебе было полгода, она похитила тебя, увезла, во Францию, в Париж, и подкинула на улице. Мы делали все возможное, чтобы разыскать тебя, но, наконец, принуждены были отказаться от розысков и сочли тебя умершим. Три месяца тому назад эта девушка опасно заболела и перед смертью рассказала все. Я тотчас же поехал в Париж и отправился к полицейскому комиссару той части города, где тебя подкинули. От него я узнал, что каменщик Барберен из Шаванона взял тебя на воспитание. Я поехал к нему. Он сказал мне, что отдал тебя странствующему музыканту Витали, с которым ты и переходишь с места на место. Так как я не мог остаться во Франция, то дал Барберену денег, поручил ему разыскивать Витали и просил его уведомить контору Грета и Галлея в случае, если ему удастся найти тебя. Своего адреса я дать ему не мог, потому что мы живем в Лондоне только зимою. Летом мы разъезжаем с товаром по Англии и по Шотландии. Вот почему ты ничего не слыхал о нас в течение тринадцати лет и только теперь мог, наконец, вернуться в свою семью. Я вижу, что ты немного стесняешься, потому что не знаешь нас и даже не понимаешь нашего языка, но я уверен, что ты скоро привыкнешь.

В то время, как я слушал рассказ отца, мать накрыла на стол и поставила на него блюдо с большим куском жареного мяса, обложенного картофелем.

— Вы, наверное, голодны, — сказал отец, обращаясь ко мне и к Маттиа. — Садитесь, сейчас будем ужинать!

Он придвинул кресло старика к столу, сел сам и роздал всем по толстому ломтю мяса с картофелем. Я думал, что после ужина мы посидим все вместе около камина. Но отец сказал, чтобы мы ложились спать, так как к нему должны притти друзья.