Альманах всемирного остроумия №1 - В. Попов

Имя русского генерала Ивана Никитьевича Скобелева пользуется между нами, русскими, большою популярностью. Происходя из сдаточных однодворцев[53] Курской губернии, он достиг чина генерала-от-инфантерии и умер комендантом Петропавловской крепости в С.-Петербурге. Он, как умный и благородный человек, не боялся нимало вспоминать о своем происхождении и говаривал, что ни одна чухонская лошаденка не свезла бы того воза, на который сложены бы были те палки, какие в былые времена была переломаны на нем. Это, впрочем, была гипербола, потому что, сколько известно из его биогpaфии, Скобелев отличался необыкновенной рачительностью к службе и был весьма еще молодым, как грамотный, произведен в прапорщики. Император Николай Павлович очень любил генерала Скобелева и ценил его за заслуги и его преданность престолу и России. Он нередко запросто обедал у государя в Зимнем дворце и удостаивался такого внимания, что нарочно для него подаваемы были щи русские настоящие, сальник с кашей и колбовый пирог[54]. Иван Никитьевич с трудом умел воздерживать свою солдатскую откровенность, подчиняя ее условиям придворной утонченности. В особенности он любил защищать какое-нибудь мнение, а государь находил удовольствие заставлять его высказывать эти мнения с свойственною ему оригинальною резкостью и откровенностью, никогда не дружившею с придворной атмосферой. Раз как-то разговор был наведен на арестантские роты, нововведение, очень занимавшее в то время императора. Скобелев, как антагонист основной идеи этого учреждения, пустился в довольно энергичный диспут, заставивший уже лукаво улыбнуться двух или трех царедворцев, обедавших тут же. Улыбки эти не укрылись от проницательного глаза государя; он нахмурился. Тогда Скобелев, только что принявшийся за пирог с шампиньонами, обратясь к Николаю Павловичу, сказал: «Виноват, государь, может быть старый солдатина и заврался. Он ведь следует русской поговорке: «хлеб-соль ешь, а правду режь». Тогда государь, указывая слегка вилкою на шампиньонный пирог на тарелке перед Скобелевым, сказал: «Есть, Иван Никитич, и другая поговорка: «ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами».

Почтенная старушка, княгиня Белосельская-Белозерская, теща покойного графа (впоследствии князя) Ал. Ив. Чернышева, очень тщеславилась подвигами и заслугами своего знаменитого зятя, никогда не упуская случая в обществе рассказать какой-нибудь эпизод из тех войн, в которых близкий ее родственник столь блистательно участвовал, при чем изменившая уже ей память нередко бывала причиною презабавных недоразумений qui pro quo[55]. Однажды, она что-то рассказывала о подвигах графа Чернышева в Германии и никак не могла припомнить назвaниe взятого им там какого-то городишка, перед вступлением русских войск в Париж. Чтобы выйти из затруднения, она обратилась к бывшему тут князю Александру Сергеевичу Меншикову, столь громко известному своим острословием в находчивостью. «Скажи пожалуйста, князь Александр Сергеевич, как называется тот город, который Александр взял?» – «Вавилон, княгиня». – «Да, да, я вспомнила, один из немецких городов – Вавилон».

Князь Александр Сергеевич Меньшиков известен был своим обоюдоострым языком, страшным для весьма многих, не умевших парировать его шуток. В сороковых годах слух прошел, что князь Чернышев будет послом в Париже, а военным министром будет граф Клейнмихель, никогда ни в одном сражении не бывавший. – «Это будет всего затруднительнее для военного вашего историка Михайловского-Данилевского, говорил князь Меньшиков, потому что ему придется перепечатывать свою историю и все те места, где он описывает так красноречиво подвиги князя Александра Ивановича, чтобы подарить новому министру.

Князь Александр Сергеевич Меньшиков любил, как известно, острить на счет всего и всех. Чем кто выше стоял в иерархии, тем чаще подвергался его шуткам, иногда очень забавным, но всегда злым и нередко пропитанным желчью. Раз во дворце он рассказывал, что провел худую ночь, будучи удостоен посещения чёрта, явившегося к нему как к водяному министру, при чем требовал его неуклонно к себе на расправу для объяснений по предмету какого-то канала, на котором канальские чиновники задерживают караваны и через то наносят урон купечеству и вообще всей промышленности в народному продовольствию. – «Узнав об этом обстоятельстве, я тотчас объявил господину чёрту, что я министр хотя и водяной, но у меня воды морские, солевые; то же канальское то дело относится до моего товарища министра пресных вод, к которому пусть и обращается рогатый Вельзевул».

В последнюю турецкую войну, в деле под селением Харт (в Азиатской Турции) Херсонского гренадерского полка рядовому Михайлову прострелили губы; но он, не переставая заряжать ружье, посылает в отмщение неприятелю меткие пули, между тем как кровь струилась из губ его ручьем. Подошедший к нему фельдшер хотел было тотчас же осмотреть раны, но храбрый Михайлов отвечал: – «Подождите, сударь, немного, теперь не до вас, после, когда патроны кончу».

Граф Петр Кириллович Эссен, о котором солдатики сложили поговорку в рифмах: «Эссен умом тесен», будучи в 1831 г. петербургским генерал-губернатором, председательствовал в так называемом тогда холерном комитете, где членами были разные значительные приближенные к государю лица, в том числе и граф Василий Алексеевич Перовский, тогда почти назначенный генерал-губернатором в Оренбург. Василий Алексеевич под наружностью сосредоточенной и серьезной скрывал ум блестящий и страсть к шуткам, даже с оттенком некоторого школьничества. Заседая в этом холерном комитете, он обратил внимание на разницу в цифрах по ведомостям полиции и ведомостям больниц. Он указал на эту разницу графу Петру Кирилловичу, который с удивлением спросил его: – «Что же это?» – «Беспорядок». – «В чем же беспорядок?» – «В смерти». – «А! – вскричал Эссен, – так это завелись беспорядки в смерти! А я назначен сюда для уничтожения всех беспорядков. Так надо дать строгое предписание, чтобы не было беспорядков смерти!»

Глава 3. Остроумие и юмор из иностранной литературы

Порой думаешь, что лучше быть рабом на галерах, чем остроумцем, особенно если остроумие это – плод выдумок наших литераторов, людей столь же высокообразованных, сколь и малоодаренных.

Знаменитая французская писательница, госпожа де-Сталь, разделявшая с другою дамой нежное расположение министра Талейрана, захотела узнать от него самого, которую из двух он более любит. Как сильно ни настаивала г-жа де-Сталь, но она никак не могла заставить проговориться любезного экс-аббата.

– «Однако признайтесь, – сказала она, – если б мы обе бросились в реку, я не была бы первой, которую вы стали спасать?» – «Это очень возможно, сударыня, вы, как мне кажется, должны плавать лучше».

Французская остроумная писательница, г-жа Севинье[56], сказала о секундных часах, что она их не любит потому, что они слишком мелко дробят жизнь.

Императрица Екатерина II послала Вольтеру в подарок ящичек из слоновой кости, самою ею выточенный. Ящичек этот подал мысль знаменитому писателю пошутить. Взяв несколько уроков у своей племянницы, он послал императрице взамен ее подарка, начатую им пару чулок из белого шелка при послании, написанном самыми любезными стихами, в котором поэт говорил, что, получив от нее мужскую работу, сделанную женщиной, он просит ее величество принять от него женскую работу, сработанную руками мужчины. Этот анекдот, мало известный, сообщен особой, имевшей случай видеть Вольтера в Фернэ, вязавшего чулки.

Вокансон[57], французский фабрикант, изобретатель автоматов, т. е., механических кукол, в человеческий рост, подражавших всем движениям живых людей, – живший в XVIII в., привлек к себе особенное внимание некоего чужеземного короля, хотя Вольтер в находился в том же обществе. Поставленный в неловкое положение, что король ничего не сказал Вольтеру, Вокансон подошел к нему и сказал ему на ухо какую-то любезность, будто бы сказанную про него королем. Вольтер, поняв учтивую и деликатную хитрость Вокансона, отвечал ему: «Я узнаю ваш талант по кукольным выражениям, которыми вы заставляете говорить королей».

«Я точен на свиданиях, – говорил Буало, – потому что заметил, что те, которые ждут, не думают ни о чем другом, как о недостатках людей, заставляющих их дожидаться».

Когда французский старинный (XVIII в.) писатель Флоpиaн только что издал свой роман «Нума Помпилий»[58], одну даму опросили: читала ли она его новое сочинение? – «Без сомнения». – «Как вы его находите?» – «Да как все книги в этом роде, я угадала развязку по первым страницам»!. – «Какую развязку?» – «Женитьбу любовников». – «Каких любовников?» – «Ах, Боже мой! Да Помпилий-то, который женится на Нуме».