Альманах всемирного остроумия №1 - В. Попов

Когда, в царствование Екатерины II, слушано было в сенате дело князя Орлова[47], лишенного милости императрицы, и когда приговорили его к значительному наказанию, то присутствовавший при этом граф Разумовский сказал, «Для решения дела не достает выписки из наказа о кулачных боях. После общего смеха сочлены спросили: – «Какую имеет связь кулачный бой с делом князя Орлова?» – «Там, – отвечал великодушный вельможа, – сказано, между прочим, чтобы лежачего не бить; а как подсудимый лишен нынче прежней силы и власти, то и стыдно вам нападать на него». – Императрица согласилась с графом Разумовским.

Бибиков, после долгого забвения, призванный на службу Екатериной II, отвечал государыне известной песней:

«Сарафан ли ты мой, сарафан дорогой,Ты везде мой сарафан пригожаешься;А не надо тебя – и под лавкой лежишь!»

Адмирал Чичагов 30 апреля 1790 года на «Ревельской Рейде», как называли тогда рейд, нанес жестокое поражение шведскому флоту, который был и сильнее, и многочисленнее нашего. До этого блистательного случая, престарелый адмирал жил в бедности и, не имея средств рассыпать золото для найма посторонних наставников, сам занимался учением в воспитанием сыновей своих. Вызванный Екатериной на новый подвиг, он сказал ей: – «Готов, матушка, служить вам и служить отечеству, если Бог поможет». – В день поражения Густава Шведского при «Ревельской Рейде», взят был в плен шведский майор Сальстед, начальствовавший громадным кораблем. Уважая личное его мужество, Чичагов возвратил ему шпагу в сказал: «Мужество ваше достойно уважения и я вполне ценю его». – Радушный Чичагов пленника своего пригласил на ужин. – «А я думал, – сказал Сальстед, – что вы будете у меня ужинать». – Чичагов возразил: – «Что делать, Небесный Ховяин, Который располагает судьбою вашею, иначе решил». Когда Екатерина в награду Чичагову назначила андреевскую ленту, канцлер Безбородко промолвил: – «Ваше величество, позвольте для него отрезать запасную ленту: ему не на что будет купить новой».

Наградив достойного по достоинству, Екатерина, придачей имения, успокоила последние годы жизни Чичагова.

В звании рекетмейстера, т. е. принимателя прошений, был при Екатерине II А. И. Терский, Екатерина знала, что он страдал подагрой, и позволила ему приезжать во дворец в плисовых сапогах. Однажды явился он одетый по-придворному. Едва отворил он дверь кабинета, Екатерина сказала: «Бумаги я возьму, а вы поезжайте cкореe домой, оставьте там ваше щегольство: я не забочусь о вашем наряде, мне нужны только ваша добрая совесть и ваши полезные труды».

Рассказывают, что императрица Екатерина после смерти отца Сумарокова, промотавшего все свое состояние до последнего гроша, спросила сына шутя: – «Велико ли ты, Александр Петрович, получил наследство?» – «Ничего, матушка-Государыня, почти ничего: жадные заимодавцы все расхватали. Одна только вещица осталась на память: позволь, матушка, хоть ее иметь при себе!» – «Она твоя по законам», – отвечала государыня.

Сумароков на другой день явился во дворец в Аннинской ленте. – «Ах, плут! обманул меня! – сказала смеючись государыня. – Ну, теперь, чтобы прилично было тебе носить этот орден, поздравляю тебя действительным статским советником!» – Это было в 1767 году.

Краткий век императора Павла

До императора Павла вахт-парады или развод производились не иначе как в закрытых стенах, отнюдь не на открытом воздухе. Раз, во время такого развода на площади перед дворцом, государь заметил какого-то чиновника в статском мундире, глазевшего на военную церемонно. Император подходит к нему и ласковым образом начинает с ним говорить: – «Конечно, где-нибудь здесь, в гражданской службе служите?» – сказал государь. – «Так, ваше величество», – отвечал чиновник и назвал ему то судебное место, где был членом. Тогда государь вынул часы из кармана и показал ему, промолвив: – «Вот видите – одиннадцатый уже час в половине. Прощайте! мне недосужно и пора к своему делу, которым я пренебрегать не умею». – Сказав это, государь тотчас отошел от чиновника, который опрометью побежал в свое присутствие, куда уже постоянно являлся с тех пор вовремя.

В то время когда император Павел Петрович был еще великим князем и правила императрица; один камергер Большого двора, т.-е. двора императрицы, так как двор наследника назывался Малым двором, – говаривал о Павле Петровиче что-то не почетное для него и так нескромно, что это дошло до самого великого князя. Об этом узнал и самый камергер, который пришел в ужас от своей нескромности, при восшествии на престол нового государя. Он не иначе думал, что государь станет ему мстить за это, почему старался прятаться и не показываться ему на глаза. Заметив это, однажды государь подошел к нему и, улыбаясь, взяв за пуговицу кафтана, сказал: «Что вы так прячетесь от меня? Поверьте, что всё то, что великий князь знал и слышал, о том он не скажет ни слова императору».

До императора Павла офицеры дозволяли себе носить шубы. Он тотчас запретил это. Но, не взирая на такое запрещение, какой-то офицер из богатых и знатных являлся на улице в дорогой шубе из какого-то меха высшего достоинства. Государь велел ослушнику снять с себя шубу и отдать случившемуся тут будочнику. – «Возьми ее себе, – сказал император, – тебе она приличнее, нежели солдату: ты не воин, а стоишь целый день на морозе и зябнешь, солдату же надобно приучиться к службе, а того более слушаться своего государя». – Пример этот сделался тотчас всем известен и так сильно подействовал, что никого из офицеров с того времени не видно было в шубах.

Однажды императрица Елизавета Петровна прислала на именины к одному из своих придворных служителей, Извольскому, пирог, начиненный рублевиками. Когда он поблагодарил ее за такую милость, она спросила своего весельчака стремянного, по вкусу ли ему пирог с груздями? – «Как, матушка царица, не любить царского пирога с груздями, хоть бы и с рыжиками».

Однажды цесаревич Павел Петрович, проезжая верхом по Мещанской улице, за год до своего вступления на престол, встретил партию арестантов, следовавшую в Сибирь, и приказал ехавшему с ним адъютанту Кутлубицкому подать им милостыню. Один из них (из ссыльных), узнав наследника престола, сказал так, что мог слышать Павел Петрович, ехавший шагом: – «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии твоем». – Великий князь велел записать имя и фамилию произнесшего эти слова и, по восшествии на престол, немедленно велел возвратить его на родину. (Записку эту всегда, по приказанию его, клали ему в карман). Возвращенный оказался уроженец Симбирской губернии Прохор Матвеев, невинно осужденный за воровство.

Император Павел терпеть не мог видеть различные искажения в калечении человеческого тела: всякое безобpaзиe производило на него неприятнейшее впечатление. Из записок бывшего его адъютанта, а потом флигель-адъютанта и генерала Кутлубицкого (в «Русск. Арх.» 1866 г.) сделался известным один, по этому обстоятельству, анекдот. Раз, проезжая с Кутлубицким верхом по улицам столицы, Павел увидел вылезшую из кареты и стоявшую на каретных подножках уродливейшую старуху-карлицу, горбатую, с громадным носом в вообще всю какую-то исковерканную. Она остановилась перед императором, чтоб подать ему челобитную и, по обычаю, сделать реверанс, что требовалось несмотря ни на какую грязь и распутицу. Государь ощутил при виде старухи этой сильнейшее, болезненное какое-то отвращение, дал шпоры своей Фрипонке (любимая серая верховая его лошадь) и быстро удалился от возмутившего его зрелища.

По справкам оказалось; что эта карлица c горбом и с носом полишинеля – какая-то польская графиня, которая имеет большое дело в Сенате и приезжает в Петербург уже десятый раз, но все без толку. Узнав об этом и желая избавить столицу и себя, главное, от лицезрения столь уродливой личности, какова эта графиня император объявил генерал-прокурору, чтобы он не выпускал сенаторов из присутствия, пока они не окончат процесс означенной графини и чтобы он сам привез к государю решение по оному. Решение сената оказалось в пользу польской графини, которой в копии оно было тотчас же доставлено, а вслед за тем она была выпровожена за заставу, по Высочайшему повелению (при чем отобрана была от нее подписка о не приезде в столицу иначе как по особому на то разрешению. Старухе самым деликатным образом нашли возможным объяснить неделикатную причину того, почему столь быстро последовало решение по ее нескончаемому делу и почему столь же быстро она была удалена из столицы. Со всем тем она просила передать ее чувство признательности государю. Но Павел Петрович, усмехнувшись, сказал: – «Не мне она обязана всем этим, а своему горбищу да носищу».

Будучи наследником престола и цесаревичем, Павел Петрович нередко подвергался неудовольствию императрицы Екатерины, его родительницы. Раз она так на него прогневалась, что приказала состоявшему при ней камергеру и ордонанс-адъютанту[48], князю Николаю Ивановичу Салтыкову, немедленно арестовать великого князя, препроводить его в Петропавловскую крепость и держать там впредь до повеления. Спустя нисколько времени Екатерина, среди своих важных занятий почти забывшая об этом своем распоряжении, – вдруг однажды спросила князя Салтыкова: – «А что наш арестант, как он раскаивается в крепости?» – Тогда Салтыков, став на колени перед императрицей, сказал ей: – «Ваше величество! Казните меня, как неисполнителя вашей воли, но внемлите: великий князь и минуты не был в крепости, а находился в домашнем apecте. Я осмелился так поступить по чувству долга верноподданного, потому что исполнение воли вашего величества в момент раздражения могло иметь, самое меньшее, то печальное последствие, что вы сожалели бы о сем вашем действии». – Императрица не выразила князю Салтыкову особенной признательности, но нисколько не прогневалась на него и велела немедленно освободить своего юного арестанта и прислать его к ней. Как только она увидала великого князя цесаревича, то, указывая на Салтыкова, сказала: – «Не меня, а его благодари», – при чем рассказала все как было. – Наследник, обнимая князя Николая Ивановича, тогда будущего еще воспитателя будущих великокняжеских детей, сказал: – «Я услуги этой никогда не забуду и когда буду иметь власть, то награжу тебя на удивление всех». – И действительно: спустя двадцать пять лет после этого случая, в первый день своего восшествия на престол, – государь пожаловал князя Салтыкова, никогда на войне не бывавшего, фельдмаршальским жезлом, действительно на удивление всем.