Альманах всемирного остроумия №1 - В. Попов

Фонвизин, уже по написании своего знаменитого «Недоросля», позволил себе предложить императрице Екатерине, когда она издала свои «Были и Небылицы», тридцать смелых вопросов, в число которых включил особенно отважный, следующий: «Имея монархиню честного человека, что бы мешало взять всеобщим правилом удостаиваться ее милостей одними честными делами, а не отваживаться присваивать их обманом и коварством?» Умная Екатерина на это отвечала, как честный человек: – «Для того, что во всякой земле и во всякое время род человеческий совершенным не родится». Граф Шувалов и княгиня Дашкова убеждали самого Фонвизина не печатать своих вопросов, вроде вышеприведенного. Он не соглашался, говоря, что Екатерина любит правду. Истощив убеждения свои, Шувалов представил императрице вопросы. Прочитав их, государыня улыбнулась и сказала: «Мы отомстим ему», шутя взяла перо в написала ответы. Вопросы и ответы напечатаны были в журнале «Собеседник», выходившим под личным влиянием державной писательницы. Фонвизин, восхищенный ответами, объявил себя побежденным и обвинял себя печатно же в неосторожности. Екатерина там же отвечала, что «добросовестное раскаяние все загладило».

Однажды за обеденным столом у императрицы Екатерины II, во время десерта, зашел разговор о ябедниках, причем государыне угодно было пить за здоровье честных людей. Bcе подражали ей, кроме графа Разумовского. На вопрос императрицы, почему он не доброжелательствует честным людям, граф, не смевший, по-видимому, прикоснуться к рюмке, отвечал: – «Боюсь, мор будет».

«Меня упрекают, – говорила Екатерина Дидро в бытность его в Петербурге, – в пристрастии к русскому народу; но это несправедливо. Ваши хвастливые соотечественники уверяют, что будто ум русский вырос в парниках. Меньшиков, Шафиров, Ломоносов, мой Суворов и множество других еще русских самородков живой протест против означенной несправедливой идеи. Заведите же, гг. французы, и у себя такие теплицы, где вырастали бы такие замечательные личности». Дидро улыбнулся и сказал: – «Мы жалеем лесов». – «Верю, верю, – возразила Екатерина, – оттого-то наш приятель Вольтер ведет неугомонную тяжбу с президентом де Бросс, люди которого вырубили в его Фернейском лесу две вязанки дров. Мне стыдно и говорить об этом; а еще горестнее слышать, как он поносит наш народ, называя его то «вельможами», то Бог знает чем. Отольются волку овечьи слезы». (Екатерина перевела эту русскую пословицу буквально). – «Я полагаю, – сказал Дидро, – что волк скорее заплачет от того, если ему не дадут съесть овец». – «Вы слышали только букву нашей пословицы, а вот смысл: Les larmes des pauvres montent аu ciel (слезы бедных восходят к небу)». – Дидро быстро, по свойству своего взора, взглянул на Екатерину и восторженным голосом проговорил: «Les proverbes russes ont done quelque chose de sublime!» (Воистину, в русских пословицах есть что-то особенно величественное и торжественное!)

Бывший обер-секретарь сената, Карл Иванович Северин, часто являлся к императрице Екатерине II с портфелем генерал-прокурора князя Вяземского, а потому сделался известным великой монархине. Однажды в ненастное время Северин проходил по дворцовой набережной под зонтиком. Заметив это, императрица спросила у находившейся при ней в это время особы: – «Кажется, это сенатский чиновник идет пешком и в такую ненастную погоду»? – Ее уведомили, что это честнейший обер-секретарь сената, который и экипажа не имеет. В тот же вечер Северин был в Английском клубе; вдруг служитель докладывает ему, что его ожидает присланный из дворца; он отвечает, что во дворце ни с кем не имеет знакомства. Получив однако о том повторение, Карл Иванович выходить в приемную комнату в встречает камер-гоф-фурьера, который подает ему на его имя пакет с надписью: «Нашему обер-секретарю сената Северину 5.000 рублей, на экипаж».

Дидро, знаменитый французский писатель-философ XVIII века, во время своего путешествия по Poссии, заявил императрице свое удивление о неопрятности русских, которые все в то время были рабами. – «Зачем же они будут заботиться о теле, которое им не принадлежит?» – возразила Екатерина.

Император австрийский Иосиф II, во время путешествия своего по Poccии, в царствование императрицы Екатерины II, был сопутствуем фельдмаршалом графом Румянцевым и так восхитился обширностью связей этого сановника, что, при разлуке с ним, обнаружил явное сожаление и всегда вспоминал о графе. Привязанность императора к Румянцеву доходила до того, что он приказал всегда ставить на своем столе лишний прибор, и, на вопрос царедворцев по поводу этой странности, отвечал: – «Этот прибор я оставляю в память любезного фельдмаршала графа Румянцева».

В 1788 году, под Очаковом, для вытеснения турок из садов к для открытия траншеи под Очаковым, сделан был редут на берегу Черного моря за пушечный выстрел от города. В знаменитый день 25 июля Потемкин обозревал устраиваемый редут. Ядра со всех сторон сыпались из крепости; близ князя убили казака и двух лошадей; генерал-майор Синельников был смертельно ранен. Потемкин был весел и спокоен так что бывший тут принц де Линь[37] сказал: – «Князь, вас одни только пушечные выстрелы и могут развеселить».

Во время содержания Пугачева в остроге города Симбирска, граф Панин спросил его однажды: – «За что ты перевешал многих офицеров 2-го гренадерского полка?» – «За то, – отвечал Пугачев, – что они шли против неприятеля, как глупые овцы, не соблюдая даже никакой военной дисциплины и правильности на марше».

Однажды, приехав в сенат, Екатерина, по обыкновенно, садится в президентское кресло и передает на обсуждение новое постановление о соли. Екатерина сама читала его. Все сенаторы, выслушав новое постановление, встают с кресел и благодарят государыню от всего собрания, превознося похвалами новое учреждение. Только один граф Петр Иванович Панин не встал с кресел и, оставшись на месте, не сказал ни слова. «Вы, верно, противного с нами мнения? – спрашивает его Екатерина». – «Государыня, я не давал поручения мое им товарищам благодарить вас за себя, – а после вашего повеления рассуждать мне не приходится». – «Это одно только предположение, – говорит Екатерина, – бумаги мною не подписаны и вы можете говорить свободно». – «Если так, ваше величество, то позвольте мне еще раз прослушать проект», – сказал граф Панин. Екатерина снова начинает чтение; Панин возражает на каждую статью – и императрица после каждого возражения, соглашаясь с графом, вымарывает статью за статьей в новом положении. Когда чтение дошло до конца, все решительно статьи были вымараны. Екатерина отзывает графа Павина в сторону, говорит с ним несколько времени об этом предмете; после начинает благодарить и в заключение говорит ему: «Если вы никому не давали слова, то прошу вас сегодня обедать со мною!» – и Панин с торжеством поехал во дворец.

Выезжая из одного наместничества и сев уже в карету, Екатерина продолжала похвалы и благодарность сановникам. Принц де Линь сказал ей: «Ваше величество, без сомнения, очень довольны чиновниками этого наместничества?» – «Вы не угадали моей мысли, – отвечала она: – я хвалю вслух, а браню потихоньку».

Императрица Екатерина II, дозволив одному флотскому капитану жениться на негритянке, сказала однажды графу Сегюру: «Я знаю, что все осуждают данное мною позволение, но это только простое действие моих честолюбивых замыслов против Турции: я хотела тем торжественно отпраздновать сочетание русского флота с Черным морем».

Все европейские государства, в царствование Екатерины II, чрезвычайно много говорили о необыкновенных делах петербургского кабинета. «Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, – сказал по этому случаю князь де-Линь: – он весь в голове Екатерины».

Занимаясь однажды, по обыкновению, после обеда делами, Екатерина встретила надобность послать за справкой. Она позвонила – никто не явился. Екатерина встает со своего места, выходит в ту комнату, в которой находились служащие, и застает их всех за бостоном[38]. «Сделай одолжение, сходи справься по этой записке, – сказала она, подойдя к одному из играющих, – а я между тем буду играть за тебя, чтоб не расстроилась игра». И действительно, императрица села па его место и играла за своего камер-лакея до его возвращения

Во время внезапного объявления турецкой войны, Екатерина, быстро и спокойно написав собственноручно, распоряжение военных действий, послала его Потемкину под Очаков с припиской: «Ладно ли я написала?»

Говоря однажды о храбрости, императрица Екатерина II сказала: – «Если б я была мужчиною, то была бы непременно убита, не дослужась до капитанского чина».

В век Екатерины два полководца владычествовали на военном поприще: Румянцев и Потемкин. При жизни своей они как будто заслоняли собою Суворова. В это время граф Ангальт, родственник императрицы Екатерины II, будучи главным начальником кадетского корпуса, нередко говаривал кадетам: «Румянцеву как и вы, был также кадетом; не забывайте этого никогда. Он герой вашего отечества». В пылкой молодости своей, не уживаясь ни с Бироном, ни с Минихом, он удалился в Пруссию и начал военный свой воздвиг под знаменами Фридриха Великого. Король его любил и все сотоварищи его любили. Императрица Елизавета, по восшествии своем на престол, вызвала Румянцева в Россию. Юный ученик Фридриха отличился в русских войсках в Семилетнюю войну и взял Кольберг. Получив о том известие, король прусский улыбнулся и сказал: «Мой ученик помнит».