Родная старина - В. Сиповский

Церковь Троицы в Никитниках. Вид начала XX в.

В конце XVII в. в Китай-городе почти все здания были уже каменные. Между ними особенно выделялись красотой и величиной посольский дом, печатный двор, греческий двор и многие боярские палаты; но красивее всего были и здесь, как в других частях Москвы, церкви. Улицы в Китай-городе были вымощены круглыми бревнами, только две главные из них были выложены обтесанными брусьями: одна – ведшая в Кремль к Спасским воротам, по которой обыкновенно царь выезжал из города, а другая – у посольского двора. Главные и самые красивые ворота, ведшие из Китай-города в Кремль, были Фроловские, или Спасские, над которыми возвышалась очень красивая башня с часами. В Кремле внимание заезжего наблюдателя привлекается прежде всего самой высокой колокольней в Москве, Иваном Великим, с множеством разноголосых колоколов, и другою – поменьше, с громадным колоколом (Царь-колокол), отлитым при

Борисе Годунове. Звонили в этот колокол только по большим праздникам; язык его был так тяжел, что раскачивали его двадцать четыре человека. В Кремле было два монастыря, мужской и женский, и до тридцати церквей (иные из иностранцев насчитывали их даже до 50); все они были златоглавые. В Кремле находился царский двор со всеми службами. Хотя уже при Михаиле Феодоровиче был построен в итальянском вкусе великолепный каменный дворец (Теремной), но государь жил в деревянных хоромах, считая их более здоровыми. Подле царского двора помещались прекрасные палаты патриарха; кроме того, здесь были палаты некоторых бояр, и, наконец, тут же находились приказы. Вся крепость была застроена церквами, царскими дворцами, боярскими хоромами и другими, так что почти не оставалось свободного места.

Ничто так не поражало иноземца в Москве и других русских городах, как многочисленные церкви. В Москве они встречались на каждом шагу – большие и маленькие, деревянные и каменные. Не только благочестивые государи, не жалея издержек, воздвигали их в большом числе и в память побед, и по разным случаям в семейной жизни, но и знатные бояре беспрестанно сооружали и церкви, и часовни, украшали их; не отставали от них именитые богачи-купцы. Иностранцы, насчитывая в Москве в конце XVII в. до двух тысяч церквей, конечно, имели в виду и часовни, и домовые церкви бояр. Довольно было одного взгляда на тысячи пестреющих и блистающих церковных глав, высоко поднимавшихся над людскими жильями, чтобы заключить, что набожность – одна из главных особенностей русского человека. Как неказисты были по большей части жилья, так, напротив, были красивы и величественны церкви. Правда, большинство их были маленькие и деревянные; но и они своим изяществом и вышиной резко отличались от обыкновенных домов.

Некоторые же из церквей поражали своим замечательным великолепием и своеобразностью, величием и красотою. Надо сказать по всей справедливости, что русское церковное зодчество XVI и XVII вв. оставило по себе немало замечательных памятников. Со второй половины XVI в., со времени постройки знаменитой церкви Василия Блаженного (Покрова), московское зодчество обнаружило большую силу и самобытность; кажется, будто при сооружении каждой новой церкви зодчий напрягает все силы своего таланта и вкуса, чтобы создать что-нибудь особенное, небывалое, придумать какое-нибудь новое украшение церковной кровли, куполов, окон, входа, – и потому старинные церкви Москвы и ее окрестностей поражают и до сих пор своим разнообразием и красотой, несмотря на позднейшие искажения и пристройки.

Из старинных церквей в Москве и ее окрестностях некоторые, сооруженные в XVII в., хорошо сохранились и поражают до сих пор своей красотой и оригинальностью. К таким надо отнести церковь Грузинской Божией Матери [Троицы в Никитниках], церковь Святителя Николая в Столпах, Владимирской Богородицы, церковь Покрова при Шелепихе и церковь Св. Николая на Ильинке. Не менее любопытные церкви в Останкине близ Москвы, в селе Тайнинском и в селе Медведкове. Все эти образцы древнего нашего зодчества показывают, сколько воображения и самобытного таланта было у русских строителей, очевидно стеснявшихся одним общепринятым видом церкви.

Москва днем представляла весьма оживленный вид. День начинался очень рано, – летом с восходом солнца, а зимой еще до света все уже приходило в движение. Раздавался тысячеголосый благовест в церквах. Отворялись лавки; рынки наполнялись покупателями; рабочие шли на работу.

Среди толпы раздавался порою боярский набат (род небольшого барабана, висевшего у седла), ударяя в который боярин, ехавший верхом, давал знак, чтобы толпа расступилась и пропустила его. Боярин направлялся в Кремль ударить челом государю. А не то проезжала и боярская колымага; в ней ехал к царю престарелый сановник, которому уже трудно было ездить верхом.

Особенно оживленный вид представляли, конечно, рынки; здесь с утра до вечера толпился народ и стоял гул от тысячи голосов; более всего шуму и движения было на толкучем рынке, где торговки продавали нитки, холсты, серьги, кольца и тому подобные товары. Продавщицы и покупательницы, говорит Олеарий, поднимали здесь такой шум, что можно было подумать, будто случился пожар или произошло что-либо необычайное… Тут же стояли сотни извозчиков с маленькими тележками или санями в одну лошадь. За ничтожную плату, за одну деньгу, извозчик готов был скакать сломя голову с одного конца города в другой, беспрестанно крича во все горло всем встречным: «Гись! Гись!» (берегись). В полдень, в обеденную пору, все стихало, лавки запирались, улицы заметно пустели. После обеда обыкновенно все засыпало; трудно было найти москвитянина, который не спал бы после обеда. Часа через два город снова понемногу оживал. Неприятно поражало иноземцев то, что встречалось множество пьяных и часто слышалась на улицах ругань…

День кончался рано – скоро по заходе солнца. Длинные ночи были опасным временем в Москве: лихие люди пользовались темнотою для своего промысла. Редкая ночь проходила в Москве, говорят иностранцы, без кражи или грабежа. Лихим делом промышляли не только бездомные воры и грабители, но и господские слуги. В каждом богатом боярском доме были сотни человек всякой челяди; случалось, что их худо содержали, и вот они ночью выходили на лихой промысел…

Церковь Николая Чудотворца на Берсеневке.

Вид начала XX в.

Против ночных грабителей принимались меры: ночью на перекрестках и площадях стояли сильные стрелецкие караулы. Всех ехавших или шедших без фонаря, как приказано было, они хватали как злонамеренных людей и отправляли в Стрелецкий приказ для розыска. Стражники время от времени, когда били часы на Спасских воротах, ударяли в доски столько раз, сколько пробило часов, и другие караульщики должны были все делать то же и этим свидетельствовали, что не спали; но, несмотря на все это, грабежи и убийства все-таки случались нередко; особенно много лихих дел и всяких несчастий случалось в праздничные дни и более всего на Масленице. Грабители нередко поджигали дома богатых людей и, пользуясь суматохой во время пожара, расхищали пожитки.

Пожары в Москве случались очень часто: не проходило почти ни одной недели, чтобы не сгорали сотни домов. К этому в Москве уже привыкли, и только такие пожары были памятными, когда погорало по нескольку тысяч домов. Два пожара особенно были гибельны для Москвы: это в 1571 г., при нашествии крымского хана, и в 1611 г., когда поляки выжгли весь город. До 1611 г. в нем насчитывали до миллиона жителей, но после этого времени убыло почти наполовину.

Познакомившись в общих чертах с видом страны, деревень, городов и столицы России, теперь обратим внимание на состав населения, на государственный строй и на житье-бытье наших предков.

Состав населения и государственный строй

Главою и властелином всего русского народа был царь-самодержец.

К концу XVII в. значение государя вполне уже определилось: он был всесильным домовладыкою Русской земли, и люди всех званий и чинов признавали над собою его безграничную власть, искали его защиты и милости и ставили его неизмеримо выше себя. Все, обращаясь к царю в челобитных, называли себя уменьшительными именами: боярин и вообще служилый человек прибавлял к своему имени слова – «холоп твой», купец – «мужик твой», менее значительные люди – «сирота твой» и т. п. В челобитных стали даже писать государю: «умилосердися, яко Бог» или «работаю я, холоп ваш, вам, великим государям, яко Богу». Чувство христианского смирения побудило царя Феодора Алексеевича запретить под страхом великой опалы употреблять такие выражения. Из них видно, на какой высоте стоял государь в глазах народа, как высоко чтили русские люди царя; а из обычного народного выражения «царь-батюшка» видно, что, несмотря на эту высоту царской власти, народ чувствовал и сердечную связь с государем.