Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 24. Процессы денацификации и новая эстетика
В августе 1946 года у Франца Вильгельма Байдлера наконец появилась надежда получить доступ к архивам Ванфрида. Мало того, уже отчаявшись добиться согласия Фриделинды, обербургомистр Майер решил в конце августа обратиться к нему как к единственному члену семьи (пусть и не наследнику Мастера по мужской линии), не запятнавшему себя связями с нацистским режимом, с просьбой возглавить байройтское предприятие: «Многие жители Байройта и зарубежные почитатели Вагнера считают, что Вас следует пригласить для управления и руководства реорганизацией байройтского наследия и что ваше отношение к национал-социализму является самой надежной гарантией того, что несомненно роковое для дела Вагнера духовное и художественное отчуждение и уклонение, от которых страдали в период руководства Винифред Вагнер байройтские традиции, останутся эпизодом, о котором мы постараемся не вспоминать». Майер сразу же предложил ему представить собственную концепцию реорганизации фестивалей применительно к новым условиям. Это предложение явилось для сына Изольды громом среди ясного неба, и он сразу написал Томасу Манну, в чьей поддержке не сомневался: «Пока я вообще не думаю о немецком будущем. Дело осложняется главным образом тем, что на меня ложится вся духовная ответственность за новый Байройт, если таковая вообще возможна». Еще через полтора месяца он послал писателю предложение стать почетным председателем фонда, который, по его мнению, должен был управлять обновленным предприятием. Сам он был готов взять на себя исполнение обязанностей генерального секретаря (по опыту работы в Союзе писателей он знал, что эта должность обеспечивает реальную власть) и честно предупреждал о возможных осложнениях: «В таком повороте событий есть что-то сенсационное, и это потребует от меня огромных усилий… Все же речь идет не больше и не меньше как о требовании к Вам взять на себя наследство в Байройте. Если Вы его примете, мир насторожится». Теперь уже Байдлеру было просто необходимо ехать в Германию. При этом он прекрасно сознавал, что речь фактически идет об отстранении от руководства фестивалями законных наследников, в том числе не торопившейся с ответом Фриделинды (о том, что ее кандидатура рассматривается городскими властями, Майер также упомянул в своем послании: «Город Байройт выразил желание, чтобы вы оба <Фриделинда Вагнер и Франц Вильгельм Байдлер> вступили в права художественного наследства вашего деда и продолжили его дело»), так что его положение в любой момент могло оказаться весьма шатким. Тем не менее, соблазненный возможностью получить доступ к материалам Ванфрида и порыться в архивах Мюнхена, доступ к которым ему в любом случае не был закрыт, он собрался в путь. Чтобы при встрече с Майером не возникло никаких недоразумений, он предварительно сообщил в письме, что одновременно с изучением материалов к биографии Козимы собирается проанализировать «общественно-духовный „мир Байройта“», хотя прекрасно сознает, что это его намерение «выходит далеко за рамки простого жизнеописания». Разумеется, в свете предстоявшей ему миссии оно выглядело вполне естественным. Заручившись согласием потомка Рихарда Вагнера и, соответственно, обретя надежду на то, что властям Байройта удастся прибрать к рукам предприятие, с возрождением которого были связаны все надежды на будущее процветание города, обербургомистр позаботился, чтобы Байдлеру не чинили никаких препятствий; ему быстро оформили визу для проезда через граничившую со Швейцарией французскую оккупационную зону в американскую, и 27 декабря 1946 года он прибыл в Байройт вместе с четырехлетней дочкой Дагни.
Вполне понятно, что его появление не вызвало у Вагнеров восторга. Винифред вообще отказалась с ним встречаться, а вынужденный вести переговоры со своим двоюродным братом Вольфганг сделал все возможное, чтобы к нему в руки попало как можно меньше семейных материалов. Вместе с Гертрудой Штробель, чей муж готовился предстать перед комиссией по денацификации, а пока был интернирован, Вольфганг тщательно просмотрел документы Козимы и отобрал из них те, которые могли, с одной стороны, заинтересовать свалившегося к ним на голову кузена, а с другой – не нанести ущерба репутации семьи. Жена архивариуса писала: «Вольфи читал письма Изольды, которые ни в коем случае нельзя было передавать д-ру Байдлеру!» Что касается дневников Козимы, то тут он мог с чистой совестью сослаться на завещание тетушки Евы, спрятавшей их на тридцать лет в сейфе мюнхенского банка. Во время встречи с Байдлером в присутствии обербургомистра Вольфганг сообщил, что ознакомление с архивными документами связано с определенными трудностями, поскольку документы переправлены с целью их сохранения в безопасные места и распределены по четырем оккупационным зонам: «О них заботятся доверенные люди, от некоторых у меня уже давно нет никаких известий, и я никак не могу с ними связаться, поскольку они интернированы… Итак, разговор закончился, к счастью, мирно, но безрезультатно». Посетовав на безалаберных американцев, Вольфганг пожаловался и на то, что многие материалы уничтожены или безвозвратно утеряны. И тут уже ни обербургомистр, ни представители американской администрации ничем не могли помочь Байдлеру. Тем не менее как Вольфганг, так и Гертруда Штробель были с ним чрезвычайно приветливы и предоставили ему тщательно отобранные архивные материалы, которые он изучал на протяжении пяти недель своего пребывания.
Поведение Вольфганга легко понять, если учесть, какой образ жизни он вел в последние месяцы, ночуя в Оберварменштайнахе и работая в Байройте: «Я выходил из дома в пять утра и ехал на поезде в Байройт. До вокзала я добирался три четверти часа пешком. Вечером я возвращался домой в половине одиннадцатого. Обратная дорога из Байройта занимала еще больше времени, потому что в паровозном котле, как правило, было недостаточное давление пара, и локомотив с трудом преодолевал подъемы. Ежедневные поездки туда и обратно и связанные с ними огромные затраты времени становились для меня все более и более обременительными, особенно в зимние месяцы». Весной 1946 года он переехал с женой и дочерью в четырехкомнатную квартиру на первом этаже садового домика при Ванфриде, где прежде жила прислуга. Однако зарегистрироваться в полиции он не торопился и сделал это только 3 сентября 1948 года: «Бесконтрольность давала мне более широкие возможности для передвижения. В тех необычных условиях существования я считал весьма удобным иметь возможность ускользнуть – не важно, каким образом». Разумеется, при первой же возможности он постарался перепрятать хранившиеся на даче в Фихтельгебирге наиболее ценные архивные материалы, отправив их в Нусдорф, где пока оставались семьи
