Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

почести и привилегии, но еще и трудные обязательства. Чем выше должность, тем больше ответственность и тяжелее бремя, лежащее на плечах ее владельца. За высоким титулом «Наместника Христа» скрывается, таким образом, идея народного короля, который ответственен только перед народом. Он выглядит скорее слугой народа, а не его господином, и ему полагается повиновение его подданных только в той мере, в какой он выполняет свои обязанности. Таковой определенно была концепция монархии, очень далекая от абсолютизма, и у нее были предшественники и в Европе, и в Испании. Средневековая политическая теория, начиная с XII в., постоянно отражала концепцию короля как слуги народа[1874], и образ «короля, носящего на голове терновый венец», является просто расширением Маркосом Гарсией этой концепции.

V

Не менее симптоматичным в политической позиции Гарсии и течении мысли, к которому он принадлежал, было его отношение к папе. По существу, его идеи по поводу папских прерогатив тесно связаны с его взглядами на роль короля. Неудивительно, что его критика папы напоминает, более чем в одном аспекте, его критику в адрес короля.

Папа «заткнул уши» и «ожесточил сердце» в своем отношении к справедливым просьбам мятежников, сказал Гарсия[1875]. Он отклонил их просьбу об аудиенции[1876] и тем самым отказался посмотреть в глаза правде. Таким образом, «против святых и против всей справедливости он счел еврейскую расу (genero) и тех, кто пришел из нее…, пригодными занимать общественные и церковные должности и объявил непригодными христиан…, потому что они сжигали еретиков»[1877]. «Невозможно сказать, что такие суждения и апостольские письма проистекали из благоразумности и взвешенного решения Святого Отца»[1878]. На деле папа действовал под влиянием марранов, оказанным на него давлением со стороны кардинала — священника собора св. Сикста, и под влиянием коннетабля Кастилии. «Он предпочитал или боялся зловещего лица Альваро больше, чем Вечного Величества»[1879]. Но что бы ни двигало папой, «любовь к тирану или страх перед ним», он действовал как идолопоклонник, «потому что служить человеку больше, чем Богу, есть идолопоклонство»[1880].

Такие сильные выражения, адресованные простолюдином главе христианского мира, звучат как наглость и исключительная дерзость. Но его декларация о том, что все папские распоряжения против города Толедо, как и против Сармьенто и его самого, будут рассматриваться как несуществующие, была еще агрессивнее, а верхом наглости является его открытое предупреждение о том, что, если папа не пересмотрит свои решения и не примет курса, продиктованного его обязанностями, город предпримет «оборонительные меры» против него[1881]. Город представит свое дело перед собором Церкви[1882].

Откуда такой смелый язык, такое оскорбление папы с открытым пренебрежением к его авторитету и категорический отказ принять его суждение? Было ли это просто признаком упрямой приверженности к крайней позиции, принятой толедцами с самого начала — упрямства, которое было частью тактики Гарсии, средством демонстрации его непоколебимой убежденности в справедливости своего и толедского дела? Или же мы сталкиваемся здесь с симптомом общего поведения, которое подготовило предпосылки для такого ответа? Иными словами, был ли это революционный или эволюционный фактор, продиктовавший его реакцию на папские буллы? Как нам видится, оба эти элемента сыграли свою роль в формировании критики папы Маркосом Гарсией.

Следует напомнить, что Гарсия вступил в пору зрелости в то время, когда в Церкви развернулся большой конфликт между сторонниками соборного движения и папистами. В центре этой борьбы стоял вопрос: кому в делах Церкви должно принадлежать последнее слово — папе или собору? Или, если поставить его в политической форме: является ли папа средоточием власти в Церкви и окончательным арбитром между хорошим и дурным, а собор просто выполняет функции советника, или же собор, представляя церковную общественность, располагает решающей властью, а папа является его послушным чиновником, подчиняющимся инструкциям собора? С чисто юридической точки зрения вопрос может быть сформулирован следующим образом: является ли папа наместником Христа на земле (как часто утверждалось), и, следовательно, его слово — окончательный закон, или же он, как и все христиане, подчиняется церковному закону, толкование которого находится в руках собора, высшего авторитета в вопросах закона и источника всех окончательных указов? Короче говоря, был ли папа в положении короля по Божественному Праву, или же он был просто исполнителем решений собора, выражающих взгляды рядовых представителей Церкви? Вокруг этого разгорелась борьба на Базельском соборе на протяжении всей его деятельности, и в 1439 г. начал назревать новый раскол, который был преодолен только в 1449 г., в год толедского мятежа. Конечно, еще за несколько лет до разрешения этого конфликта победа папской стороны казалась обеспеченной, но папство было по-прежнему весьма озабочено возможностью новой вспышки раскольничества, а взгляды представителей собора все еще были популярны во многих частях Европы[1883].

Испанию, как и другие европейские страны, раздирали конфликтующие тенденции, и хотя Кастилия склонялась на сторону папы, она вовсе не была свободна от соборных влияний[1884]. В Кастилии, как и везде, общественное мнение было разделено между про- и антипапской школами. Был ли папа тем, кем он хотел быть — императором верующих во всех духовных вопросах, или же он должен был быть знаменосцем Церкви и выразителем мнения ее законно избранных представителей? Должна ли была Церковь управляться как абсолютная монархия или быть под демократическим контролем? В этом и заключался вопрос.

Фиггис раскрыл близкие взаимоотношения между идеями, вдохновлявшими соборное движение, и политическими теориями по поводу природы наилучшего правления, развившимися в предыдущих столетиях. Согласно Фиггису, соборное движение питалось течениями мысли, которые поддерживали ограниченную монархию и давали постоянно усиливающееся обоснование власти закона, изданного народом. Напротив, победа папистской философии в середине XV в. усилила движение монархического абсолютизма, установившееся в Западной Европе в XVI и XVII вв.[1885] Этот тезис невероятно широк и глубок и требует дальнейшего исследования. Однако можно быть вполне уверенным в вероятности такой связи.

Это, конечно, не означает, что все те, кто придерживался папистской точки зрения, выражали те же взгляды в отношении короля, или наоборот. Этого не было во время крупного конфликта между папством и Империей и, безусловно, далеко не всегда случалось в период, последовавший за папской победой над соборностью. Но обыватели, которые настаивали на ограниченной монархии, склонялись к симпатии соборному движению. Не случайно соборничество черпало свою силу в Базельском соборе не столько от церковников, сколько от людей светских, в особенности юристов, и те чаще бывали адвокатами ограниченной монархии.

Судя по некоторым выражениям в адрес папства, Маркос Гарсия поддерживал соборность. Он угрожал папе призывом к собору определить позицию, которую