Время жить. Пенталогия (СИ) - Виктор Тарнавский

— Что же, сопровождать друга — достойная цель…

— Да, за неимением собственной. Но тогда скажите — для чего летите вы? Насколько я вижу, вас с Гордисом не связывают тесные дружеские узы. В урановом проекте ваша роль, извините, всего лишь наблюдатель. Во имя чего вы тогда рискуете жизнью в этом безумном полете?

— Наверное, я мог бы произнести немало красивых слов, — задумчиво сказал Линд. — Например, что профессиональный долг журналиста требует от меня постоянно быть в гуще событий. Или что в Муизе больше нет нужды в моем присутствии. Это, может быть, и так, но на самом деле, все куда проще: я хочу вернуться домой.

— Домой, — мечтательно повторил Неллью. — Наверное, это хорошо — возвращаться домой. С тех пор, как десять лет назад умерла моя мама, у меня не было места, которое я мог бы назвать своим домом… У вас в Криденге семья?

— Мама. Мой отец, как и ваш, погиб на войне. Он был по профессии инженером-мостостроителем, имел звание подполковника инженерных войск и был убит при бомбежке, возводя очередную переправу. Так что вырос я с мамой. Она преподает… то есть, преподавала… преподает математику в Криденгском политехническом. Даже странно, что, имея таких родителей, я вырос отпетым гуманитарием. В школе любил историю, поступил на экономический, а стал журналистом и писателем…

— Тогда я понимаю, почему вы так рветесь домой. В свое время я ухаживал за одной из троюродных сестер Ли, хотя у нас ничего не вышло. Она так и не стала для меня близким человеком, но мне все равно тяжело думать о том, что она могла погибнуть где-то вдалеке от меня… Вы не женаты?

— Нет. Из-за чего я иногда чувствую себя неудачником. Странно, наверно? Мне целых тридцать два года, но я работаю начальником отдела в одной из самых известных газет страны, мои книги читают и даже переводят на иностранные языки, у меня есть друзья, есть свой дом, но я все равно знаю, что в моей жизни не хватает чего-то очень важного…

— Вы не нашли?…

— Нашел… — со странной интонацией сказал Линд. — У всех нас бывает в жизни первая любовь. Как правило, она ни к чему не приводит и проходит, оставив после себя только светлую память. Наверное, ко мне она пришла слишком поздно, уже в университете. Она была младше меня на курс. Красавица, умница, я был без ума от нее… Ее звали Тэви, Тэви Чиронис…

— Тэви? — удивился Неллью. — Это же наше, вилкандское имя. У нее вилкандские корни?

— Нет, насколько я знаю, она — чистокровная зеллийка. Просто в то время, когда Чинерта и Вилканд заключили между собой союз, у нас было в моде все вилкандское. К нам тогда ездили ваши артисты, у нас показывали ваши фильмы, на чинетский и зеллийский языки переводились книги ваших писателей…

— Да? А у нас, наверное, было наоборот. Ворро рассказывал, что его мама в молодости пела в хоре, а потом хор приехал из Чинерты в Вилканд на гастроли, вот она там и познакомилась с его отцом.

— А мы с Тэви познакомились на занятиях по вилкандскому языку, там как раз учились студенты с разных курсов. Потом мы долго были друзьями… всего лишь друзьями. А незадолго до окончания университета она вышла за своего однокурсника… Рейна Девериса. Я долго не мог понять: почему. Рейн был неплохим парнем, но он был… совершенно никаким, он ничем не выделялся из остальных. Мне казалось, он должен был быть слишком… серым для нее — такой яркой, такой живой, такой талантливой… Пусть я не был красавцем, — я всегда был довольно… м-м-м… плотным, а на занятия спортом у меня не хватало ни времени, ни упорства, — но ведь и он не был тоже! И ни о каком расчете речи не могло идти — Тэви была из обеспеченной семьи, да и добивалась всего в жизни самостоятельно… Это я уже потом понял: женщины любят ни за что-то, ни вопреки, как мне приходилось читать в одной книге. Они просто любят… Или не любят… И никому из нас ничего с этим не поделать…

— Вы до сих пор не можете забыть ее? — спросил Неллью.

— До сих пор. После того, как она… вышла замуж, я ни разу не видел ее. Криденг — достаточно большой город, чтобы не сталкиваться с тем, с кем лучше не встречаться. Но я знаю, она сделала карьеру, стала директором довольно крупного рекламного агентства. Незадолго до войны в нашей газете была статья про нее. Я передал ей привет. А потом… потом, к счастью, была эта командировка в Вилканд.

Ринчар Линд замолчал. Молчал и Неллью, не зная, что сказать. Необычное настроение предельной откровенности, вызвавшее этот странный разговор в самолете, летящем между опасной землей и враждебным небом, исчезло так же внезапно, как и возникло.

— Я вернусь в кабину, — несмело предложил Неллью. — А то Ли без меня там, наверно, уже соскучился.

Либсли Ворро казался языческим идолом — застывшим, безмолвным, с напряженной маской вместо лица. Можно было даже поверить, что он перестал дышать. Под крылом самолета медленно проплывал город Декуар у слияния рек Тьярре и Таране. Были видны разрушенные кварталы, черные пятна на месте скверов и парков, рухнувшие мосты и торчащие дыбом плиты на сползшей в воду набережной, но город выжил в огне бомбежек и постепенно налаживал мирную жизнь на своих обломках. На его улицах были видны люди, многие из них приветственно махали руками низко летящему «Буревестнику».

А впереди, за щеточкой опустевших рощ и темно-серыми прямоугольниками полей, поднимались над горизонтом очертания далеких снежных вершин. Это были уже Рудные горы, за которыми начинались земли Барганда. От гряды Арондакских гор их отделяла широкая долина Таране.

Две реки слились в одну, и теперь под ними была широкая коричнево-серая лента, втекающая, словно в ворота, в промежуток между двумя горными цепями. До Лимеолана отсюда было всего сто тридцать километров — чуть больше получаса полета.

Этот отрезок пути Неллью знал наизусть. Он неоднократно преодолевал его и по воздуху, и по земле — поездом или на автомобиле. Сначала горы слева и справа будут все ближе подступать к реке, зажимая ее в узком проходе, но затем, будто отказавшись от этого намерения, снова расступятся в стороны, и Таране, почувствовав свободу, разольется на множество рукавов и проток, огибающих крупные и мелкие острова с камышовыми плавнями и чистыми бухточками. Потом главное русло реки станет шире, берега и острова оденутся зеленью многочисленных садов, а еще дальше мелкие поселки садоводов начнут укрупняться, сливаться друг с другом, нанизываться, как бусины на ожерелье, на двойную нитку железной и шоссейной дорог и со временем превращаться в пригороды. Среди зелени берегов вырастут портальные краны и портовые склады, многочисленные речные протоки оденутся в камень, а заливы превратятся в гавани — хлебную гавань, рудную гавань, нефтяную гавань… Правый берег постепенно покроют городские кварталы, а затем река со всеми своими рукавами вдруг внезапно вырвется в широкий морской залив, над которым уже вырастет сам Лимеолан — «Лазурная Гавань», южные ворота Вилканда, самый веселый и лихой вольный порт на всем Срединном море…

Всего этого уже не было.

Кажется, Неллью не смог сдержать рвущегося наружу крика. Берега Таране, насколько хватало взгляда, были черными. Кое-где уцелели серо-зеленые полоски камышей, некоторые острова по-прежнему топорщились щетиной деревьев и кустарников, пестрели внизу желтые полоски песчаных пляжей, но все остальное поглотил чудовищный пожар, отбушевавший здесь многие дни назад. Сады, поселки, железнодорожные станции и бензоколонки — все исчезло в сплошной полосе черного пепла.

Над темной речной водой стояла легкая туманная дымка, и Неллью не мог видеть, что делается впереди. «Оно должно кончиться, оно должно кончиться», — беззвучно шептал он про себя, но самолет, преодолевая новые километры, открывал перед его глазами все то же бесконечное пожарище.

Пятно зелени впереди. Неужели?!.. Нет, это всего лишь большой вытянутый остров посреди главного русла… Бог ты мой! Да это же Коровий остров, он сам в детстве сколько раз плавал туда на лодке. Значит, город уже так близко?! Везде только пепел и прах, прах и пепел. Кое-где на берегу видны остовы зданий. Это город?!..

Хлебная гавань. Вместо элеваторов — воронки от бомб. Портальный кран-зерносос лежит на боку, задрав вверх кривые лапы. Из темной воды виднеются мачты и трубы большого парохода. Второй пароход, весь сгоревший, навалился бортом на разбитый причал…

Отсюда уже должны быть видны высотные здания в центре. Но их тоже нет. Всего Лимеолана больше нет. Вместо города — сплошные развалины, изрытые воронками. В некоторых местах не сохранилось даже развалин, землю покрывает сплошная пузырчатая стеклянистая масса. И конечно, ни одного человека вокруг. Все здесь мертво, никто не ступал на эти берега уже много дней…

Ворро, не говоря ни слова, с таким же неподвижным, безжизненным и мертвым лицом, повел самолет на посадку. «Буревестник», поднимая мелкие волны, заскользил по длинной прямой протоке и наконец остановился в небольшом заливчике, где чудом уцелели кустарниковые заросли и три или четыре кривых деревца. Правый поплавок чиркнул о песчаное дно.