Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

наших девочек, но они как-то отворачивались в сторону. Наконец Алена, активный выразитель идей слабой половины, сказала:

— Это не женское дело. Брезентовую деку — это еще можно, но сшивать толстую резиновую ткань — увольте! Я однажды попробовала это делать, когда разорвали байдарку на пороге, и больше не хочу.

Остальные девушки подтвердили, что это совершенно немыслимое занятие.

Обстановка начала накаляться. Кто-то кричал о саботаже, кто-то предлагал, не мудрствуя, чинить старые суда, Костя твердил о каком-то невиданном клее, который клеит все, даже оболочку. В конце концов заговорил Слава:

— Чего там болтать: преимущества байдарки Александра Сергеевича неоспоримы…

— Ты ее сделай сначала, — ядовито заметил Зорькин.

— Да пойми: ведь выхода у нас нет! Наш флот пришел в упадок, и надеяться нам не на кого. А что касается оболочек — завтра сходим к Александру Сергеевичу и все у него выясним. Он же шил оболочку, и вот уже сколько лет служит.

Страсти потихоньку улеглись. Слава извлек свой потрепанный блокнот и деловито записывал в него вопросы, которые предстояло выяснить. Этот блокнот был предметом постоянных насмешек, хотя каждый раз мы убеждались, что, не будь его, какие-то дела обязательно забыли бы.

Расходились поздно. От весеннего настроения, которое захватило нас днем, не осталось и следа. На нас смотрели холодные февральские звезды, под ногами скрипел колючий февральский снег, а из-за угла дул морозный февральский ветер.

На следующий день те из нас, кто хоть раз держал в руках стамеску и рубанок, а также легко мог отличить пилу от долота, отправились к Александру Сергеевичу.

От школьного двора надо свернуть направо, на улицу Веснина, мимо большого серого дома, в котором когда-то жил Луначарский, в Плотников переулок. Не доходя до магазина «Диета», можно нырнуть в Кривоарбатский переулок, вполне соответствующий своему названию. Здесь проходишь мимо дома архитектора Мельникова — удивительного творения российского конструктивизма. Говорят, что этот дом был первоначально задуман как дом-подсолнух: он должен был поворачиваться наподобие избушки на курьих ножках все время лицом — то есть фасадом — к солнцу. По Кривоарбатскому, минуя его колено, выходишь на шумный тогда, суетливый Арбат в самом, пожалуй, затененном месте: с одной стороны над улицей нависает мрачное серое здание с рыцарем в нише третьего этажа — там тогда внизу находилось кафе-мороженое, а с другой — высокое здание театра Вахтангова.

Здесь надо пересечь Арбат, и по улице, носящей имя великого режиссера, мимо служебного входа в театр, через проходной двор попадешь на Николопесковский, а оттуда — на Собачью площадку. Потом другим проходным двором, превращенным уже в стройку нового проспекта, через арку подворотни прямо на Большую Молчановку, к дому, где и жил Александр Сергеевич.

От дома этого остался сейчас только след на глухой стене пристроенного к нему дома восемнадцать. А некогда это был богатый дворянский особняк, переоборудованный после революции в густонаселенную коммуналку. По ветхости дом был назначен на слом еще в тридцать шестом году. Потом началась война, на него падали зажигалки, но он каким-то чудом не сгорел, хотя был деревянный и возгорался, как это называют профессионалы-пожарники, по всяким иным причинам не один раз.

После войны с жильем было туго, и о сносе дома совсем забыли. Но он катастрофически продолжал разваливаться, несмотря на постоянные косметические ремонты, — видимо, дни этого дома были сочтены.

И все же он дожил до эпохи охраны памятников, когда не только ремонтировали старые здания, представляющие историческую ценность, но даже с большим энтузиазмом на уцелевших от разрушений недавних лет фундаментах по каким-то совершенно неведомым чертежам строили новые церкви и палаты в старинном стиле. Так, например, была воздвигнута знаменитая церковь Симеона Столпника, открывающая перспективу новой части проспекта Калинина.

После того как был сметен с лица земли целый район трассы Нового Арбата, вдруг появилось множество комиссий, выискивающих по переулкам и дворам ценные в архитектурном и историческом отношении строения.

Не избежал этой участи и дом двадцать по Большой Молчановке. В один прекрасный день к нему подъехала серая «Волга», из нее вышли двое атлетического сложения мужчин в бородах и куртках с застежками вроде палаточных. За ними выпорхнула ярко накрашенная женщина в черной шубе и с блокнотом в наманикюренных руках. Они уставились на дом, обошли его вокруг, громко щелкали языками, говорили о непонятном, а женщина записывала в свой блокнот.

Жильцы совсем приуныли. Домохозяйки мечтали о небольших уютных квартирах где-нибудь в Черемушках или Фили — Мазилово, а тут — на тебе: архитектурный памятник с полуистлевшими стенами и стропилами!

И поползли слухи, что дом, помимо архитектурной, представляет собой колоссальную историческую ценность. Ведь особняк, принадлежавший Глебовым, посещал граф Лев Николаевич Толстой! И ведь не просто посещал, а даже прожил здесь несколько дней. В музее в Хамовниках были обнаружены сапоги, якобы пошитые Львом Николаевичем в доме Глебова, а также и другие вещи, несомненно подтверждающие пребывание великого писателя на Молчановке.

Население дома двадцать содрогнулось. Ожидалось, что к дому прилепят мемориальную доску и сохранят его на века. Подобный случай произошел незадолго перед этим с особняком на Малой Молчановке, который снимала бабушка Лермонтова у купца Чернова. Это относительно небольшое здание также пребывало в упадке, однако выдержало вес гранитной доски, объявившей его заповедным. В конце концов жильцов выселили, хотя кто-то при переезде прихватил с собой в новую квартиру и знаменитый лермонтовский камин, а домик стал музеем, но это произошло много-много позже.

На дом двадцать доску не повесили, а через месяц на черной «Волге» приехала другая комиссия, состоящая из ладных мужчин в красивых меховых шапках. Они мельком взглянули на дом снаружи и устремились внутрь…

После этого визита старинный особняк снаружи оштукатурили, покрасили оконные рамы, однако остатки внешней респектабельности полностью терялись, стоило только тронуть ручку входной двери со скрипучей ржавой пружиной, которая коварно наподдавала сзади незадачливому гостю, — хозяева же приспособились к ее свирепому нраву.

Мы, как люди, попавшие сюда уже не в первый раз, успешно избежали действия пружины. Широкая грязная мраморная лестница