Жена без срока годности - Ольга Горышина

в первый раз. Андрей принес мне не цветы и даже не апельсины, а конспекты. И даже не свои, а отксерокопированные. Сказал, Дашкины. Расплатился, наверное, кофе или бутылкой Мартини. Тогда наряду с Амаретто вермут был у нас в фаворе. Или за красивые глаза получил бесплатно? Я не спрашивала.

— Держись от меня подальше… Три метра! Минимум! — прохрипела я, отходя от порога в комнату.

— У тебя комната — восемь метров. Мне на подоконник залезть?

— Там есть балкон…

За шутками он сел на стол и между нами максимум оказалось полтора метра плюс еще полтора, но уже матраса, наспех укрытого мятым покрывалом с кистями. В детстве я из него шаль делала, когда изображала из себя Ахматову… Полуторка с трудом влезала в комнату из-за стола — стол для учебы пришлось покупать большой, прямо как в музее Достоевского, только без зеленой обшивки. Половину стола занимал монитор, а вторую сейчас — Андрей, который взобрался на него, отодвинув задницей ряд чашек с чаем и морсом.

— Я серьезно говорю, у меня до сих пор температура, — настаивала я на дистанцировании.

Я и по телефону запретила ему приходить, но он приперся. Позвонил в домофон, я и одеться даже не успела. Причесалась только пальцами. Температура еще выше поднялась — щеки горели теперь еще и стыдом. Красная и в майке. Красавица! В майке я была перед ним, конечно, не в первый раз: в аудиториях то в свитерах приходилось сидеть, то в майках из-за жарящих до одури батарей. И дома, кстати, тоже.

Андрей смотрел на меня внимательно, точно видел впервые. Будто не ходил ко мне домой третий месяц и не сидел со мной за одной партой, тихой сапой выжав оттуда Дашку, которая почему-то была уверена, что мы давно друг с другом спим. Ну, выдавала желаемое за действительное, ею желаемое. Наверное что-то во мне болеющей в тот момент было особенное. Или дело в клюкве, которой пропитался воздух в комнате, как мандаринами в Новый год?

— Не пей из моей чашки, не будь идиотом! — не понимала я на полном серьезе его дебилизма.

Поднял чашку и крутил в руках. Мог выпить — не в первый раз. Он даже не задумывался, что мы с ним не настолько близки, чтобы делиться микробами. Мне после него пить тоже приходилось — ну не выбрасывать же единственную бутылку минеральной воды. Написано же на этикетке — вода хорошая, даже после идиота Лебедева.

— Сходи на кухню за чистой, если хочешь пить, — смотрела я ему в глаза, блестящие, точно он уже схватил насморк. — Морса на всех хватит.

На всех… Нас было двое. Ну и грипп, как же без третьего!

— А может я тоже хочу заболеть? — вцепился он губами в ободок чашки.

— Серьезно? А сколько живут микробы? Я полчаса назад пила из нее…

— То есть наверняка не получится, считаешь?

Он отставил чашку и слез со стола. Я продолжала сидеть на краю кровати — в лосинах и майке, сцепив пальцы на коленках, тоже сжатых.

— А так?

Вопрос Андрей задал уже после того, как поцеловал меня. Чмокнул — пусть и в губы. Глаза остались близко — слишком даже, и я по инерции, случайно, по дури или вообще бессознательно схватилась за его коленку. Испугалась, что упадет? На меня, задавит… Нет, я ничего не успела сообразить, все случилось слишком быстро. Только потом наступила вечность, после его вопроса. В моих глазах был ответ? Поэтому он так внимательно изучал их. Начало рябить в глазах — у меня же температура. И с его коленки моя рука резко переместилась на лоб — горит, блин, и волосы у кончиков мокрые.

— Дурак! — не выкрикнула, лишь сипло прошипела я.

Коленка не исчезла — она заняла почетное место на матрасе около моего бедра, и я к ней привалилась — меня качнуло, не специально… Через лосины нельзя было почувствовать шершавость шва на джинсах, но я чувствовала залом ткани, точно лезвие.

— У меня почти сорок температура была… — говорила я с ладонью на лбу.

Это была такая защита от солнца — горячих лучей его взгляда. Он убрал мою руку, стиснул пальцы — мокрые, и коснулся лба губами.

— Врешь… Тридцать восемь от силы, — проговорил, чуть отстранившись.

Совсем вот чуть, чуточку… В глазах по-прежнему мурашки, в ушах стучит — еще и трясти начало.

— Не сейчас. Ночью было. Сейчас я сбила…

Если только дыхание. Температура явно ползла вверх.

— Таблетками… — зачем-то добавила, сглотнув.

— Без тебя скучно. Давай болеть вместе. Места много.

— Здесь?

— Здесь… — это его вторая коленка коснулась матраса.

Нет, он, конечно, не сел мне на колени, он навис надо мной. Пришлось запрокинуть голову, а потом и просто опрокинуться на кровать. Чудом лишь башкой стену не проломила — не чудом, конечно, просто он поймал меня. Пусть и не всю, а только голову. Держал ее в руках крепко — не вырвать. Я и не собиралась забирать ее — без головы весело жилось… Какое-то время.

Какое-то время я была счастлива. Какое-то! Вообще-то больше пяти лет: для кого-то это вечность, целая вечность. Для меня — просто молодость, в которой особо-то и не задумываешься о будущем. Ну да, мы по-взрослому собирали документы на Родине, потом проходили круги бюрократии в Штатах, но это никак не сказывалось на наших отношениях. Не укрепляло и не убивало. Андрей не прошёл проверки трудоголизмом! Ну да, правда! Если вы не готовы пахать триста шестьдесят пять дней в году, то Америка не для вас. Мы могли бы поменяться с ним местами. В русскоязычном сообществе это, конечно же, не приветствуется, но кто заставляет жить в Литл Раше — и какая разница, что думает сосед. Ты вообще никого не интересуешь, и государство тоже, пока вовремя платишь налоги и соблюдаешь правила дорожного движения… Так что я могла бы работать на полную, а Андрей заниматься ребенком и бытом, если бы захотел. Если бы… И если бы захотел! Но он даже не рассматривал такой вариант. Он поставил ультиматум. Решение уехать было общим, а вот вернуться — исключительно его личное. Ну да, его личность не была готова к Америке, но работать над своими желаниями и модифицировать свои возможности он не пожелал. Ему приятнее и сподручнее было вернуться в теплое дядино болото. Я говорила ему это, но он не слушал, следуя дебильному русскому кредо: я буду решать в нашей семье все на том простом основании, что я мужчина… Нет, ты должен был решать не как