Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна - Артур Миллер

Потом они вернулись к домику, потом Даглас и Дениз долго махали им, пока Винсент сдавал назад, чтобы развернуться и выехать обратно на грунтовую дорогу. У них был поразительно счастливый вид, подумал Левин, даже умиротворенный, хотя всего пару часов назад здесь все было словно под высоким напряжением. Машина виляла, объезжая рытвины и валуны. Левин терялся в догадках, что он такое пропустил, что позволило бы объяснить столь внезапную перемену во всем и во всех, особенно в Винсенте. И единственное, что ему приходило в голову, было совершенно очевидное объяснение: что Винсент в конечном итоге принял и взял на себя, пусть и неохотно, если не ответственность за это предприятие, то некое обязательство принять в нем участие — пообещав помочь привлечь зарубежных специалистов. Именно в таких пределах он присоединился к мечте Дагласа.

— Вы собираетесь звонить в Майами? — спросил Левин, не в силах убрать из вопроса нотку иронии.

Винсент повернулся к нему.

— Конечно. Почему вы спрашиваете? — Его, кажется, чуть ли не обидел тон Левина.

— Да просто… — Левин замолк. Все происшествие так перемешалось у него в голове, что он и не знал, как ухватиться хоть за какой-то кончик нити. — Вы как будто совершенно внезапно… ну, поверили в этот его проект, что ли. А у меня уже сложилось было впечатление, что вы в него вообще не верите.

— Я вовсе не говорил, что в него не верю, но я по-прежнему не знаю, верю я в него или нет. Я просто обрадовался, когда он выказал желание отложить запуск своего аппарата.

— Понятно, — сказал Левин.

Они замолчали. Другими словами, решил Левин, для того, чтобы сохранить мир, Винсент притворился, что верит в реальность осуществления проекта, тогда как Даглас аналогичным образом притворился, что некто помимо него самого берет на себя часть ответственности за то, что вполне могло обернуться катастрофой. Эти двое вместе создали фантастическое впечатление, что разделяют убежденность друг друга. Левин ощущал, как в груди разрастается чувство некоей радости и удовлетворения, удовлетворения оттого, что все наконец прояснилось, встало на свои места; и, как всегда в подобных случаях, его мысли неизбежно обратились к Прусту. Но теперь он видел великого писателя совсем в другом свете: Пруст, говорил он себе, тоже притворялся. Притворялся, что придерживается абсолютной точности в описаниях городов, улиц, запахов, людей, но в конечном итоге то, что он описывал, были его собственные фантазии.

Они пробыли в горах дольше, чем сперва показалось Левину. Ленч у них был поздно, они остановились при дороге и перекусили сандвичами, которые прихватил с собой Винсент, и когда они добрались до края леса, было уже темно. Левин пересел за руль, чтобы Винсент мог передохнуть, и они продолжали болтать, хотя Левину приходилось напрягаться, чтобы справиться со всеми поворотами и изгибами дороги. Настал момент, когда фары перестали освещать тьму впереди, а потом и вовсе погасли, двигатель заглох. На остатке инерции он подкатил к обочине и несколько раз нажал на кнопку стартера — безрезультатно. «Аккумулятор сел», — сказал он. Винсент нашел в бардачке фонарик, они вылезли из машины и подняли крышку капота. Левин подергал провод аккумулятора и снова попробовал стартер, тот мертво не отвечал. Некоторое время они стояли в полном молчании и в полном мраке.

— И что теперь? — спросил Левин. — Как думаете, живет здесь поблизости кто-нибудь?

— Они за нами сейчас наблюдают.

— Откуда? — Левин обернулся к обочине.

— Отовсюду.

— Зачем?

— Ждут, что будет дальше. — Винсент рассмеялся, страшно довольный.

— Вы хотите сказать, они и впрямь сидят там, в темноте?

— Именно так. — Винсент присел на передний бампер и наклонился вперед.

Левин прислушался к звукам, доносившимся из темноты по сторонам дороги.

— Ничего не слышу, — сказал он.

— И не услышите. — Винсент захихикал.

— И как вы полагаете, что они там себе думают?

— Им просто любопытно.

Левин присел рядом с Винсентом. Он слышал его дыхание, но при отсутствии какого-либо освещения едва различал очертания его головы. На небе не было ни проблеска света. Разве может так быть, что там, во тьме, сидят люди и наблюдают за ними? О чем они думают? Решат ограбить? Или они сидят тут, как два актера, а тем нравится смотреть на представление из амфитеатра в зарослях?

— Может, нам подтолкнуть ее вниз по склону? Вдруг там есть какое-нибудь селение, а?

— Ш-ш-ш!

Левин прислушался. И вскоре услышал отдаленный рокот автомобильного мотора. Они встали и повернулись в сторону, откуда доносился звук, в сторону вершины горы. Там, в отдалении, двигались лучи фар, и вот из темноты появился грузовик с открытым кузовом, битком набитым стоявшими людьми. Винсент и Левин замахали водителю, и Винсент объяснил ему на креольском, что у них сдохла батарея. Водитель открыл дверцу и спрыгнул на землю. Он был молод, выглядел опрятно и на удивление хорошо говорил по-английски. «Кажется, у меня найдется, чем вам помочь», — сказал он и направился к задней части кузова. Опустив борт, он крикнул своим пассажирам, чтобы спрыгнули на дорогу. Те безропотно вывалились из кузова. Им было страшно интересно. Водитель запрыгнул в кузов, повозился с брезентовым чехлом, стаскивая его с темной кучи разного хлама и все время говоря что-то по-английски, несомненно, с целью произвести впечатление на les blancs[25]. «Кажется, тут кое-что было… Ага!»

Его пассажиры вместе с ним разразились триумфальным смехом, и он, пританцовывая, спрыгнул вниз, на дорогу, и вручил Левину автомобильный аккумулятор. Потом обежал вокруг грузовика, сунулся в кабину и достал из-под сиденья несколько гаечных ключей, вернулся к их машине, отключил старый аккумулятор, поставил на его место новый и надел провода на клеммы. Левин протиснулся на сиденье, повернул ключ в замке, и двигатель ожил, фары загорелись. Он вылез и встал, смеясь вместе с водителем и довольным Винсентом.

— Давайте мы вам заплатим! S'il vous plait, permettez[26]… — Он достал бумажник и раскрыл его в радующем душу ярком свете фар.

— Нет-нет, — запротестовал водитель, выставив вперед ладонь. Потом что-то сказал по-креольски Винсенту, который перевел его слова Левину.

— Он говорит, чтобы мы на днях просто привезли ему эту батарею обратно.

— Но какой у него адрес? — спросил Левин. Водитель уже забирался в кабину.

— Он сказал только, чтобы мы привезли ее на один из причалов и спросили Жозефа. Его там все знают, так он сказал.

— На какой причал?

— Не имею понятия, — ответил Винсент. Они сели в машину и тронулись дальше вниз.

Снова Левин вел, размышляя теперь об их неожиданном спасении, а кроме того, о доверчивости и щедрости водителя грузовика. И, что было еще более недоступно его пониманию, о полном отсутствии удивления у толпы наблюдателей. Возможно, для них это было просто очередное происшествие в ходе продолжающейся фантастичности их существования? Внезапное появление этих les blancs на темной дороге, появление аккумулятора из-под брезента в кузове? И как это получилось, что батарея оказалась подходящего для «остина» размера? И к тому же заряженная?

— Как вы полагаете, что они обо всем этом подумали? — спросил Левин.

— О том, что там произошло?

— Да. Что мы там вдруг оказались, что у него нашлась лишняя батарея, обо всем.

Винсент захихикал.

— Бог знает. Наверное, подумали, что это было неизбежно. Как и все остальное.

— А они не могли подумать, что это странно, что он не захотел даже взять у нас деньги? И поверил, что мы вернем ему батарею?

— Сомневаюсь, что они могли счесть это слишком уж странным. Потому что тут все некоторым образом странное. Это просто еще один пример, как мне кажется. Большую часть того, через что им приходится проходить, вообще объяснить практически невозможно. Это один могучий поток… чего-то такого, что бы это ни было. Может быть, времени. — Он замолчал, только изредка говорил Левину, куда сворачивать, пока они ехали по городу. Город спал во тьме, если не считать редких магазинчиков — не более чем прилавков, выставленных прямо на улицу, возле которых сидели люди, пили прохладительное под оранжевыми фонарями, а рядом, на границе света и мрака, играли дети, и привязанные там же ослики рылись мордами в кучах мусора.

Часть III

Прошло тридцать лет. Точнее, тридцать три — Марк Левин в последнее время старался быть точным в отношении времени, «последних пунктов в инвентарном списке», как он именовал протекающие часы и недели. Время начинало превращаться для него в навязчивую идею, как он повторял и повторял себе, а это совсем не обязательно хорошо. Перешагнувший порог семидесятилетия, он сейчас занимался тем, что опускал луковицы тюльпанов в ямки, которые вырыл в маленьком садике перед парадной дверью своего дома. Точно так же, как когда-то, давным-давно, когда Адель каждую осень заставляла их высаживать, но на этот раз он задумался, а удастся ли ему увидеть эти тюльпаны в цвету. Теперь ему, как во сне, на любое дело требовалась целая вечность. Он слышал грохот волн неподалеку и ощущал какую-то непонятную благодарность океану за то, что тот существует. Когда корзинка с луковицами опустела, он засыпал ямки землей и утоптал ее тонкий верхний слой, потом отнес лопату в гараж, прошел насквозь весь подвал, поднялся по лестнице наверх и прошел в кухню. На кухонном столе, плоско распростершись, нетронутая, лежала «Таймс», полная уже устаревших новостей, и он невольно задумался, сколько же тонн «Таймс» он перечитал за свою жизнь и имело ли это вообще хоть какой-то смысл. Он иногда ездил в соседние города на хороший новый фильм, но никогда не интересовался телевидением. Пианино, к которому он не прикасался вот уже два месяца, выражало протест своей чернотой и мрачным молчанием. Снаружи, на занесенной песком улице, быстро темнело. И что ему теперь делать вечерами и по ночам, если не сражаться с подступающей жалостью к самому себе и не отгонять ее прочь?