Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна - Артур Миллер

— Ну, я, конечно, попытаюсь его отговорить. Ему все же нужен профессиональный совет настоящего инженера.

— Наверное, ему бы давно следовало это сделать.

Тут Левин внезапно уловил краем глаза движение в окне — кто-то смотрел на них оттуда, но, когда он обернулся в ту сторону, лицо исчезло. Как ему показалось, это было лицо ребенка.

— Это Кэтти, — сказал Винсент, вылезая из машины. И продолжил, когда они направились к домику: — Там еще Ричард, ему, кажется, семь, а ей около девяти. Послушайте, — он остановился, обернувшись лицом к Левину, — мне бы хотелось, чтобы вы спросили у него, где учатся его дети. Я думаю, что нигде, все время, что они здесь, они только и делают, что болтаются с местными ребятишками. Меня он и слушать не станет, считает, что я тупой. Можно вас об этом попросить?

На узком крыльце появилась женщина с рукой на белой перевязи.

— Винсент! Вот и славно!

Осторожно спустившись по сбитым ступенькам, она поспешно двинулась к ним сквозь заросли сорняков, протягивая здоровую руку, словно хозяйка дома, приглашающая гостей к элегантно сервированному ленчу. Дениз была маленькая живая женщина, на вид лет сорока пяти. В ее совершенно несчастных глазах прямо-таки пылала тревога и смятение, а ее светлые волосы были все спутанные и перекрученные, видимо, как догадался Левин, потому, что она не могла их как следует вымыть одной рукой. Она не переставала улыбаться, но над нею словно висел в воздухе горящий призыв: «Пожалуйста, помогите нам».

— Что случилось? — спросил Винсент, указывая на ее перевязь.

— Ох, Винсент, — начала она, ухватившись за его плечо не столько в поисках физической опоры, сколько моральной поддержки; на ее лице появилось измученное выражение. — Я выгружала из кузова пятидесятипятигаллонную бочку, она сорвалась и ударила меня. Все уже почти зажило, но сначала было очень скверно, мотор заглох и не заводился, дети куда-то удрали, а Дагласа рядом не было. Так что пришлось мне тащиться, поддерживая руку…

Винсента, Левину это было совершенно ясно, она считала единственным своим возможным спасителем, последней надеждой на избавление от того, что ждало здесь эту женщину явно из высших слоев общества, вынужденную разгружать пятидесятипятигаллонные бочки с горючим. Ей, наверное, казалось, что все это происходит во сне — до тех пор, пока бочка не раздробила ей руку.

— Идемте, идемте в дом, он будет рад вас видеть. — Винсент только теперь представил Левина, когда они уже вошли в дом, но она едва взглянула на него, все ее внимание сосредоточилось на Винсенте.

Комната, куда они вошли, была какая-то сырая и промозглая. К одной стене был пристроен огромный камин, сложенный из округлых булыжников, с каминной полкой, на которой стояли четыре или пять потрепанных книг. Здесь не было ни стульев, ни столов, лишь несколько деревянных ящиков, на одном из которых стояла немытая посуда, оставшаяся от недавней трапезы. У другой стены помещалась покрытая пылью резная фисгармония с мехами, а на ящике рядом сидел потный мужчина в рабочих ботинках, драных джинсах, майке с короткими рукавами и в замасленной бейсбольной кепке с эмблемой «Янкиз». Высунув кончик языка, он изучал многочисленные синьки, лежавшие у него на коленях и на полу вокруг. Одно из стекол его маленьких очков в тонкой металлической оправе было треснуто, сама оправа давно потеряла правильную форму, а одна из дужек отсутствовала и вместо нее был привязан белый шнурок, закрученный вокруг уха. Здорово отросшая щетина была выбрита небрежно, местами, словно он при этом думал о чем-то совсем другом, и на коже остались седоватые островки. В комнате было темно, несмотря на солнечный день; окна, прорезанные высоко, прямо под низкими свесами крыши, пропускали скорее тень, чем свет.

— Винсент приехал, милый! — Женщина буквально прокричала это, едва они вошли.

Дагласу потребовалось добрых полминуты, чтобы выйти из состояния глубокой сосредоточенности. Тогда он вскочил на ноги и обнял Винсента, по-прежнему сжимая в руке синьку, потом, не глядя, быстро пожал руку Левину. Вымазанная в масле ладонь была шершавой, как наждачная бумага. Даглас был высокого роста и немного сутулился, и Левин тут же, едва он заговорил, опознал в нем выпускника «Лиги плюща»[23].

— Старый ты сукин сын, где тебя носило, я тебя всю неделю жду! — Трое детей — двое белых, один чернокожий — мелькнули мимо затянутой сеткой двери и исчезли, как быстроногие олени.

— Хотите чаю, прежде чем отправимся? — спросил он, положив руку Винсенту на плечо — дружелюбный жест, от которого Винсент вроде как съежился. — Наверное, надо выпить чаю, не так ли, дорогая? — Он оглянулся вокруг в поисках жены, но та уже исчезла, и он крикнул в сторону задней части дома: — Чай будет, дорогая?

Когда в ответ не раздалось ни звука, Винсент предложил:

— Присядем сперва на минутку, а, Даг?

— Конечно, конечно, извините. — Даглас вскочил и подтащил еще один ящик. На ходу он раскачивался, прямо как медведь. Воспользовавшись моментом, Винсент, понимая, что Даглас не до конца осознал присутствие здесь Левина, представил его еще раз; Даглас удивленно обернулся к нему, словно тот свалился сюда, пробив потолок: «Да-да! Рад с вами познакомиться. Извините за обстановку». Он захихикал и повернулся снова к Винсенту, который уже сел лицом к нему. Появилась его жена и тоже села на ящик, прикрывая загипсованную руку здоровой. Ей удалось причесаться и переодеться в чистые джинсы и блузку персикового цвета, которая обтягивала ей груди, и эта попытка немного омолодиться тронула Левина. Он почувствовал в ней очень нервного человека, застигнутого в самый разгар некоей схватки, в которой она намеревалась привлечь Винсента на свою сторону.

Но Даглас, казалось, ничего этого не замечал.

— У меня было все готово еще в прошлый уик-энд. — Несмотря на улыбку, в его тоне звучала нотка обиды. — Что случилось? Где ты был?

Винсент секунду или две собирался с духом, прежде чем ответил:

— Я был занят. Но вообще-то мне нужно тебе напомнить, Даг, я никогда и не собирался… То есть я не считаю, что несу за это какую-то ответственность.

— Конечно, нет. Я и не ждал от тебя ничего подобного. Но мне казалось, что тебя это заинтересовало.

— Точно. Но следует сказать откровенно: Даг, я не слишком уверен в надежности этой штуки. Ну, в той мере, в какой я в этом разбираюсь. Я ведь тебе уже говорил в прошлый свой приезд: я поспрашивал у знающих людей относительно этой породы сосен, что тут растет…

— Да-да, я знаю, — перебил его Даглас.

— Pinus sylvestrus[24], вот, что тебе нужно…

— Да, это самая лучшая порода, но здешние тоже дают много смолы.

— Даг, прошу тебя, выслушай меня. — Винсент повысил голос, и впервые появившаяся в нем стальная нотка поразила Левина. Даглас сидел спокойно, но это ему явно давалось с трудом. — Здешняя смола, по всей видимости, требует для возгонки температуры вето градусов по Цельсию…

— От восьмидесяти пяти до ста.

— Очевидно, это зависит от качества смолы, а та, что здесь добывается, низкого качества. И вот еще что, Даг: ты заново сваривал этот бак, и я видел на нем ржавчину…

— Она всего лишь на поверхности.

— Насколько ты в этом уверен? Давление может подняться до ста пятидесяти фунтов на квадратный дюйм, а температура — до ста семидесяти градусов. Все, в чем я хочу тебя убедить, Даг…

— Эта штука совершенно безопасна! — Даглас встал. — Где это ты набрался такой информации?

— Я поговорил с коммандером Банцем.

— С этого броненосца? Да что он вообще может знать о скипидаре?!

— Он из Алабамы. Они там много его производят, а его семья занималась…

— Гос-с-споди! — Даглас поднял лицо к глухим небесам. — Какой-то морячок будет тут разглагольствовать о скипидаре! — Он забегал по комнате, шлепая себя кепкой по бедру, словно упрямый ребенок. — Я ведь сам был офицером, Винсент, ты знаешь. Шестнадцать месяцев на этой гребаной консервной банке, эсминце. И могу тебе точно сказать, ни один парень во всем военно-морском флоте ни хрена не смыслит в скипидаре. Но думает, что тут то же, что в его треклятых паровых котлах, а это совсем другое!

Левин с трудом сохранял на лице серьезное выражение. Но до него тем не менее дошла определенная искренность, таившаяся в негодовании Дагласа, его откровенное отчаяние; он с таким никогда прежде не сталкивался, по крайней мере при встречах с культурными людьми. Он вдруг осознал, что ни он сам, да и никто из знакомых ему людей никогда столь страстно не защищали занятую ими позицию, тем более так открыто. И все это ради какого-то скипидара?! Левин сомневался, что за всем этим стоят одни лишь деньги — скипидар слишком дешево стоит, решил он. Тогда в чем же дело?