Четыре дня Маарьи - Леэло Тунгал

Я устроилась в кресле поудобнее, подобрала под себя ноги, приготовившись вежливо выслушать поэму. Но… когда я проснулась, в комнате было темно и тихо. У меня на коленях лежал кусок какой-то белой ткани. Стийна и Аэт спали на полу, а Долорес возвышенно похрапывала на кушетке. У меня затекла шея, и я потерла ее рукой. Когда глаза мои привыкли к темноте, оказалось, что колени мне согревает ночная рубашка, которая осталась в сумке у Стийны. Итак, Стийна покрыла ею мне ноги, когда заметила, что я задремала. В благодарность за насмешки над ее Раулем? Я стала изобретать возможность искупить свою вину перед Стийной, но не могла ничего придумать. Потом я разглядела на полочке возле моего кресла книгу Рауля, встала и подошла к письменному столу Долорес, где в специальной подставке стояла пестрая шариковая ручка. Я тихонько приблизилась к окну, приоткрыла плотную гардину и при слабом свете пасмурной белой ночи написала на предпоследней страничке переплетенного в кожу томика: "Милая Стийна, прости меня. Я не нарочно была плохой. Маарья".

После этого следовало бы тихонько уйти навсегда. Но остальные сопели так сладко, что и мне опять захотелось спать. Я положила книгу на прежнее место и снова свернулась клубочком в кресле.

ГЛАВА 13

Утро принесло приятный сюрприз: в квартире Долорес имелась ванная! Но увы, у Долорес не было дров, чтобы протопить колонку и согреть воду. Однако хозяйка торжественно объявила, что еще до Первого мая, предчувствуя наше появление, она вымыла ванну, кроме того, она считала, что молодежь должна закаляться.

Почему во время странствий человек пачкается в сто раз быстрее, чем дома? Мне казалось, что под холодным душем Долорес с меня сошло десять грязных шкур. Уф! Такая ледяная закалка летом вполне терпима, но зимой мне бы это не понравилось.

После водяной процедуры Стийнина тетя угостила нас крепким кофе в крохотных розовых чашечках. Долорес заулыбалась, заметив, как мы мгновенно оживились, и объявила, что у нее должен быть пакет фрикаделек, но сейчас она никак не может его найти, хотя на прошлой неделе он был здесь, и она клялась, что фрикадельки вкусные. Долорес искала под кроватью, в плите, в книжном шкафу, даже за зеркало заглянула. Я заметила, что Аэт волнуется. Еще бы! Ведь ее мать в свое время окончила школу домоводства и прекрасно готовила "полезную для здоровья, но вкусную пищу". Представляю, каким деликатесом казались Аэт фрикадельки недельной свежести!

 - О-о, не стоит беспокоиться, — сказала я Долорес.

 - Может, завтра фрикадельки найдутся! — утешала тетю Стийна. — А мы торопимся.

 - Поверьте, я бы тоже пошла с вами, но как раз по утрам у меня вдохновение, — призналась Долорес. — И как заметил поэт, творец должен повернуться спиной к миру, чтобы создать для него шедевры. Увы…

 - Конечно, конечно, — поспешила согласиться Аэт. — Ничто не должно мешать вам творить.

Уголки губ Стийны дрогнули.

 - Друзья мои! — провозгласила Долорес торжественно. — Вверяю вам, юным, свое произведение. Может быть, оно не скоро увидит свет, может быть, пройдет столетие или два… Мы еще встретимся! Картофельная улица всегда в вашем распоряжении!

Я и Стийна посмеивались, поглядывая на беднягу Аэт, которая тащила под мышкой тяжеленную рукопись "Тоскующей души".

 - В здоровом теле здоровая душа! — Аэт попыталась тоже проявить чувство юмора.

Решили пойти в университетское кафе, где, как мы уже знали, цены были пониже, но табличка на двери сообщала, что кафе откроется только в одиннадцать. К счастью, я вспомнила про столовую возле Ратуши, где однажды обедала во время школьной экскурсии.

 - Смотри, Маарья, двойник твоей тети! — сказала Аэт, указывая свободной от великого произведения рукой на пожилую женщину, которая на другой стороне площади как раз вылезала из такси.

 - Точно! — изумилась я.

 - Подумать только! — Аэт вздохнула. — Если у нас всех где-то имеются двойники… Наши точные копии…

 - И даже манера одеваться! — Я была просто ошеломлена. Мгновенно представила себе, как бедняжка тетя Мария проливает сейчас в Таллине горючие слезы, и твердо решила, что, по крайней мере, к вечеру должна вернуться домой.

 - Маарья, дитя мое! — закричал вдруг двойник тети ее голосом.

Нет! Это был не двойник! Ну кто еще, кроме тети Марии, мог бы бежать так кокетливо: голова склоненная к земле, руки прижаты к бокам, ноги изящно семенят по асфальту. Таксист, наверное, влюбился в нее — он еле поспевал за нею через площадь.

"Сон или действительность?" — мысленно спросила я себя.

 - Маарья, деточка, ты жива! — восклицала тетя Мария, так пылко тиская меня в объятиях, что едва не лишила жизни. — Ты все-таки жива!

Я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги.

Аэт с испугу выронила великую поэму на мостовую, а Стийна отвернулась. Со стороны сцена могла выглядеть трогательной. Только таксист, тупое создание, сурово стучал тете в плечо: "Гражданка! Товарищ!.."

Гражданка тетя освободила меня из своих объятий и сердито повернулась к таксисту:

 - Разве вы, сударь, не видите, что ребенок вырван из лап смерти? Деньги, деньги! Нельзя все в мире оценивать на деньги!

Зная тетину щепетильность в денежных делах, я не понимала, чего требовал таксист. Но тетушка быстро совладала с волнением и шепнула мне на ухо: "Маарья, деточка, у тебя есть четыре рубля?"

У меня было лишь три рубля с копейками, так что Аэт пришлось поддержать меня рублем. Шофер, ворча, взял деньги и удалился, а тетя погрозила ему вслед кулачком:

 - Крохобор! Человеческая жизнь для такого и гроша ломаного не стоит!

Я знала, что у Стийны еще сохранилась трехрублевка — оставалось надеяться, что у Аэт достаточно денег и мы с тетей сможем занять у нее на два билета до Таллина.

Еще ни разу в жизни мне не доводилось видеть тетю такой умиленной. Можно было подумать, что ее душа действительно переродилась с тоски. В мыслях она наверняка уже похоронила меня и приехала сюда искать мою могилу…

 - Деточка, деточка, что же ты наделала! — повторяла тетя в отчаянии. — Отец твой поседел от горя, голова дрожит и руки стали немощными, как у старца… А мать плачет дни и ночи, дни и ночи…

Мой отец поседел? И мама плачет? Никогда, никогдашеньки я не видела свою мать плачущей. Но если они считают меня погибшей… Тетя Мария… Это она наверняка нагнала страху на родителей своими жуткими рассказами. Я представила себе, как мама, моя красивая мама, стоит у окна и смотрит на дорогу, а вокруг глаз у нее темные круги от бессонницы. Отец, который не боялся ни браконьеров, ни диких зверей, не ест, не пьет, не шутит и вообще не может ни слова вымолвить, а только трясет поседевшей головой. Сердце мое пронзила острая боль, хотелось только одного — скорее домой! К родителям! Идти, мчаться, лететь, чтобы только ветер свистел в ушах! Увидеть отца и маму, и пусть они убедятся, что я жива и здорова!

"Милый, дорогой город Тарту! — мысленно заклинала я. — Ты такой красивый, и тихий, и мудрый, придумай сейчас что-нибудь, чтобы я могла взлететь, как ракета с космодрома! Вскоре сюда приедет Мярт набираться премудрости, и, наверное, со временем приеду и я тоже, но теперь я должна тебя покинуть. Отошли меня, отошли побыстрее!" Я не хотела больше видеть ни тетю, ни девочек и объявила, что пойду искать Таллинское шоссе, а они пусть следуют за мной когда хотят и как хотят.

 - Хочу домой! — Ничего больше сказать я была не в состоянии.

Но девочки сказали тете, что мы еще не завтракали, и тетя даже слушать не захотела, чтобы мы пустились в обратный путь не подкрепившись.

К счастью, тетя ничего не знала о «Вернере» — я могла бы побиться об заклад, что оттуда, раньше чем часа через три, тетя уйти не согласилась бы — и пошла с нами в столовую «Выйт». Там и остались Стийнины три рубля: у всех, кроме меня, был волчий аппетит, они не могли отказаться ни от сметаны, ни от салата из свежих огурцов, ни от ломтиков холодного мяса, ни от взбитых сливок с шоколадом. Аэт надо было еще расплатиться за гостиницу, поэтому в столовой она объявила себя несостоятельной, но уплетала за обе щеки. "За ваш счет — пока не лопну!" — сказала она. Во время еды тетя рассказывала о своих поисках, и кому-то это могло показаться достаточно смешным, но я думала об одном: "Домой, домой, домой, домой!" Конечно, тетя Мария в Таллине бегала в милицию, по больницам и почему-то даже в бюро находок, а затем, посоветовавшись с соседями, взяла на работе три дня за свой счет и помчалась в шесть часов утра из Таллина в Тарту. До Тарту на такси у нее денег хватило, даже еще осталось, но когда стали крутить по городу, счетчик начал выстукивать цифры, словно взбесился, а так как машина была из таллинского таксопарка, то водитель не знал Тарту. Тетя была уверена, что найдет меня в Маарьямыйза, в клинике, — потому что название больницы хорошо подходило к моему имени. Но, побывав в Маарьямыйзе, убедилась, что меня нет там…