Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

Стремясь преодолеть водоворот. Он песнь поет спасательному кругу – Кто хочет выплыть – тот мне подпоет. Когда тебя любимая подруга Обманет и к обрыву поведет – Не покидай спасительного круга, И он тебя от бездны отвлечет. Не обольщайся ласками подруги: Возможно, ты пригрел себе врага. И думаешь, что держишься на круге, А сам повис у мины на рогах. Я тем, кто выплыл, песню посвящаю, И вас прошу подпеть и подыграть Для тех кругов, где нас воспринимают И на плаву готовы поддержать. Ну что – нравится песня?

Андрей кивнул утвердительно – песня заставляла задуматься.

– Еще бы не понравилась, – загордился Мариман. – Ее такой человек сложил. Александра Алексеевича после взрыва бронекатера в воду выбросило, но он не утонул, а от контузии потерял речь и память, долго лечился по госпиталям, однако выплыл – восстановился. И даже песни писать стал. Представляешь: руки как от озноба трясутся, ложку ко рту поднести не может, чтобы супа не расплескать, а песни поет и смеется, как молодожен. Хотя судьба у него, как и у большинства флотских, не сахар. – Мариман тяжело вздохнул и умолк, то ли устав, то ли задумавшись.

Узкая Резанка выплюнула «речную блоху» на обской простор неожиданно, как пробку из горлышка, и крутобокий водяной вал накрыл нос катерка и брызгами застучал по брезенту тента. Мутная волна прокатилась по лобовому стеклу и сбежала к бортам. Мотор словно подавился, стрелка тахометра качнулась к началу шкалы оборотов, и сердце замерло: неужели? Но двигатель недовольно заворчал, выплюнул сгусток дыма и выгреб на гребень волны.

– Сбавь ход! – прокричал Жорка, с трудом приподнимаясь на локтях. Но Андрей уже и сам догадался: потянул рычаг управления насосом на себя. «Больше скорость – меньше ям, больше дела слесарям», – припомнилась любимая поговорка учителя машиноведения. Катер перестал зарываться и принимать на палубу воду – плывем!

«Блоха» то проваливалась между гребнями, то вползала на них, и желанный дебаркадер вартовской пристани то появлялся, то исчезал за беснующейся водой.

Козлами кудлатыми море полно.

И трутся арбузы, и в трюме темно...

Странное дело: впервые попав в подобную круговерть, а может, благодаря именно этому, Андрей не испытывал ни страха, ни усталости. Корабль слушался рулевого, гордость за себя переполняла его сердце, и он бросал в лицо стихии отчаянные стихи:

Я песни последней еще не сложил, А смертную чую прохладу... Я в карты играл, я бродягою жил, И море приносит награду. Мне жизни веселой теперь не сберечь: И руль оборвало...

– Сто чертей! О чем это я? – Андрей покосился на капитана – тот слушал.

– Ну, что замолк? Давай дальше.

– Да там конец – не очень...

– Все равно. Я хочу знать – рассказывай.

– Ну ладно, – согласился Андрей. – Короче говоря, потонули они, а арбуз с вырезанным на нем сердцем приплыл к берегу:

Конец путешествию здесь он найдет, Окончены ветер и качка – Кавун с нарисованным сердцем берет Любимая мною казачка... И некому здесь надоумить ее, Что в руки взяла она сердце мое!

«Господи, если ты есть, то скажи, почему такие откровения начинают нас трогать лишь перед лицом вечности? «Я в карты играл, я бродягою жил» – про меня все это. «Мне жизни веселой уже не сберечь...» А кому я свое сердце на память оставлю? Наташе, Танюше или вот этому парню?» Брянцев пошарил в нагрудном