Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

земли, выстрелил местами своими сиреневыми стрелами, да вездесущая крапива торопилась освоить брошенную завоевателями недр землю. С победой оставив поле боя за приобскую нефть и не скорбя о потерях, победители спешно передислоцировались на новый, еще не топтанный сапогами покорителей плацдарм, побросав остатки боевого снаряжения на поживу мародерам и просто случайно проплывающим мимо, каждый из которых, намагнетизированный мрачным зрелищем, считал своим непременным долгом пристать на часок и побродить среди развалин, чтобы отодрать или отвинтить что-нибудь про запас, в меру своей фантазии и способности унести. Андрей тоже шел к бывшему складу с намерением отодрать две-три плахи, чтобы по ним закатывать в прижатый к берегу неводник бочки с соляркой. Удрученный гнетущей картиной разорения, он постарался поскорее миновать некрополь из балков и остановился перед трактором, вросшим в грязь по самые ленивцы гусениц. Схлынувшая вода оставила речной сор на уже порыжевших траках, в порах радиатора, на полу кабины.

– Какую технику загубили! – огорчился Андрей. – Это же «С-100», «сотка», сто лошадиных сил! А в колхозе «сороковка» несчастная, и на ту не надышатся, берегут, на лошадках выезжают.

– Не жалей, Андрюха, железа. У нас людей не жалеют, не то что лошадей или трактор, – откликнулся подошедший Брянцев. – Это если человек умрет, то не оживить, а технику можно. Вот подсохнет – заменят масло, продуют цилиндры – и заведется как миленький. А не заведется – так новый затребуют: на Урале железа много.

Пустые бочки перекатывали на берег, поближе к емкости. Мариман приспособил шланг, и в бочку забулькала пахучая струя.

– Может, один перекатаешь их в лодку, а я бы поналивал, – обратился он к Андрею. – Мне что-то неможется.

– Катать – не таскать, – согласился Андрей, надевая верхонки. – Это мы можем.

В общем, расхрабрился, не думая, что и для катания сноровка потребна. Быстро откатил одну, чуть потише другую, четвертую совсем медленно, пятую – кое-как, а после шестой совсем умаялся и присел отдышаться: не привык.

– Веселей катай, юнга! – подбодрил его Брянцев. – Я последнюю наливаю, помогу.

Андрей отер рукавом пот и взялся за очередную: наконец-то кончаются эти бочки.

– Береги пятки, юнга, стопчу! – догнал его со своей бочкой Жорка. – Полундра!

– Ты свою бороду береги – на бочку намотаешь! – весело огрызнулся Андрей. Но дорогу не уступил и приналег на крутой бок.

Гулко ухнул и покачнулся неводник от двух почти одновременно принятых бочек, качнулось у Жорки в глазах серое небо и поплыл под ногами берег. Зашатался капитан, схватившись за правый бок:

– Кажется, отплавался. Вывози меня отсюда, Андрюха, в больницу. Совсем плохо мне.

– Прямо в Вартовск? – уточнил Андрей.

– А куда больше, – подтвердил капитан. – Больше некуда. Да до него и ближе.

Прогретый мотор схватил сразу, и «блоха», освобожденная от буксира, отскочила от берега, задирая высокие усы-буруны. Ручка газа – на «самый полный». Сколько идти до Вартовска – час, полтора? А если на Оби волна? Нет, лучше идти протокой: течение тише да и волны нет. До вечера успеют. Резанка – протока тихая и извилистая. По ней можно выйти к самому Вартовску. Останется километров пять по обской волне. А «блоха» волны не любит: мелкая тварь.

– Ерунда – проскочим! – легкомысленно решает Андрей, сворачивая в Резанку. – Держись, дядя Жора! Больница скоро!

– На мыс не выскочи на повороте, – простонал тот, – да осторожней: на плесе залить может.

– Ладно! – отмахнулся Андрей. – Мы аккуратно.

– Андрюха! Слушай мою команду: если зальет нас волной – хватайся за спасательный круг и не вздумай выпустить, – повторно проинструктировал капитан. – Есть у меня в Николаеве друг и наставник Трушин Александр Алексеевич, моряк Дунайской флотилии, у него о спасательном круге песня сложена, слушай и мотай на ус:

Все снится мне, что я плыву по Бугу, За нами истекает кровью Брест. Бросаясь в воду, заявил я другу: – Нас флот не выдаст и фашист не съест. Я раненный барахтаюсь в пучине, Надежный круг далеко отнесло. Казалось мне, что скорою кончиной Окончу я морское ремесло. Но не решалась внутрь принять пучина Того, кому и жизнь не дорога: Очнулся я на плавающей мине, Обняв ее за страшные рога. От судороги пальцы цепенели, Когда вблизи раздался плеск весла: Меня в бинокль матросы разглядели. Так нимфа смерти жизнь мою спасла. Мотор баркаса стонет от натуги,