Два писателя, или Ключи от чердака - Марина Голубицкая

— Да! — вспомнила Лера наконец. — Игорь ведь принес мне твой рассказ.

— Это рассказ?

— Рассказ. Вполне приличный. Но, на мой взгляд, в нем не хватает антуража.

Я растерялась. Мне казалось, именно в этом вся соль. И главное: рассказ родился, он уже не изменится, так что же я хочу услышать?!

— Всегда интересно, понравилось или нет, — объяснил мне Майоров, — и если понравилось, то чем.

63

Боже, как больно… Только что, зажав трубку плечом, я набирала телефонный номер, в свободной руке вертела палочку, длинную, с острым концом, щекотала ею шею и за ухом… Вдруг это злобное шипенье с присвистом. Нет, сначала острая боль. Острая палочка вонзилась в ухо, в глазах потемнело, поплыл потолок, я села на пол и, как в самолете, чтобы выгнуть барабанную перепонку, пыталась выдохнуть через уши. Из уха выползло змеиное «сш–ш–ш-ш». Мотая головой, я стараюсь понять, может ли левое ухо слышать свист из левого уха. Меня мутит от боли и страха. Звуковая волна не змея, она отражается, не ползает, и я стучу, бренчу, заткнув здоровое ухо… Как паршиво: боюсь оглохнуть и вдобавок… встреча курса в Москве. Послезавтра.

— Никаких самолетов, и все заживет, — успокоили в больнице скорой помощи. — В девяноста девяти случаях из ста заживает, правда, статистика по детям до четырех лет.

Так, наверное, и начинается разложение. Скоро я вытащу передний зуб. Вчера мы беспечно болтали вчетвером: я, Марина, Майоров и Чмутов. На крыльце Зойкиной школы, на солнышке. Дышало лето, а мы говорили всякие пошлости. Смеялись над общей знакомой, философиней. Чмутов рассказывал, как мыл ее в ванной, плачущую и пьяную, потерявшую жизненный смысл: Эльвира решила покончить с собой и отправилась в Москву, к Еременко, а ее посадили в кутузку за отсутствие регистрации. Я бессовестно расписывала, как в походе она готовилась к гигиеническим процедурам: грела на костре ведро воды, потом остужала, разводила марганец, снова грела и остужала, шла в лес, боялась темноты, и муж тащил за ней котелок.

— Эльвира же триппер подхватила! — ликовал Чмутов. — Сама и сказала мне, вот те крест. Решила избавиться от всех инфекций, пошла в какой–то хреновый центр — «Гименей», кажется, и там ее заразили!

Она была доброй девкой, эта нелепая философиня, сочинявшая про себя всякие небылицы, она дарила нам эту возможность — чувствовать себя чертовски благополучными людьми. Мы потешались над смехотворной неудачницей, крутые выпускники на школьном крылечке, мы хохотали до слез, до колик в животе, Марина, словно шестиклассница, улыбалась. Сегодня мне стыдно, и ухо болит, а Марина утешает по телефону:

— Нет–нет, я и не думала про конкретного человека. Смешной персонаж, ну… как будто литература! И вы с Чмутовым были в ударе. Расплата? Ты за бога не решай. И потом — ты же язык не проткнула?

Майоров выхватывает трубку:

— А хорошо мы вчера? Да, за это? Ты за это и любишь Чмутова?.. А что, со мной нельзя так потрепаться?

— Нет, конечно: наше общение бесполое.

Пять лет назад, впервые приехав на встречу курса, я обнаружила, что заблудилась в возрасте: смотрю на улице не на тех мужчин, кокетничаю с молодежью… Все, решено! Еще можно успеть — на ночном поезде. Спешно бросаю вещи в чемодан. Звонок телефона.

— Тебя Игорь Натанович. Жалеет… — Зойка делает «чму–чму–чму». Я лечу. Приятно, когда жалеют.

— Иринушка, мне рассказали. Болит? Болит. Приложи трубку к ранке. Я экстрасенс, сейчас все заживет. Все затянется.

— Экстрасенс! А не ты ли и продырявил? Своими пошлостями.

— Дефлорация уха? Ну, ты, голубушка, даешь! Мне еще девственницы не попадались. А в таком дискурсе…

Я веселюсь:

— Есть и другой. Мне капли выписали в ухо, они, как яд…

Он резко обрывает:

— Я, собственно, что хотел. Иринушка, ты не поможешь мне спонсора найти?

Вот это да… Слова и мысли вмиг покидают мою голову. Наверное, разбегаются по телу: тик не тик, дрожь не дрожь, — озноб колотит. Я держу паузу.

— Видишь ли, у Ларисы эта фирма накрылась. Астрологическая. Пьюбис не платит отпускные. И уроки сорвались, представляешь? Учил–учил ребенка английскому, а они в Германию уезжают, типа английский теперь им не нужен. Я немецким до такой степени не владею. Мне надо за лето роман написать…

Молчать далее неприлично. Тормозить или выруливать?

— Игорь, что ты хочешь услышать от меня?

— Да только это и хочу, матушка! Знашь или нет каких богатых людей, знашь или нет, скажи. Это просто.

— А ты уроки даешь на дому или ходишь?

— Дак не к Зое же мне ходить! «Спокойно, Зоя, я — Дубровский»? Я все–таки ее школьный учитель. И сколько я заработаю на этих уроках, ну подумай, кого еще–то мне летом учить?.. Тебя и Лелю?! Иринушка, ты что, хочешь со мной английским заниматься?!..

Все, я выехала, сейчас главное, чтобы снова не занесло. Рассказываю, как люблю учить языки — это накатанная дорога, и я не прочь поучить с ним английский. Об остальном я, как Скарлетт, подумаю позже.

— То есть это то, о чем вы всегда мечтали, но стеснялись спросить? Ну, что ж, Иринушка, ты ведь болтушка, интеллектуальная болтушка, я бы сказал. У нас получится, в свободном–то режиме… Я правильно понял, что вместо спонсорства ты предлагаешь мне работу?

64

Желтые одуванчики по кромке леса. Тепло и нега спального вагона. Я знаю: это не забудется. Радость травы, одуванчиков, радость солнца так трудно удержать. Как счастье детства. На вокзале я вспомнила, что не взяла зубную щетку, подошла

к киоску, глазам не поверила: Чмутов! Никогда не видела его в продаже, и здесь единственный экземпляр — среди жвачек и детективов. Позапрошлая его книжка, разумеется, некоммерческая, как занесло ее на вокзал?

Я одна. Кофе с печеньем и одуванчики за окном. Нечитаный Чмутов… Прошлый спонсор — политический враг Горинского. Голос из репродуктора: «…ым–ым…сортировочный». Земля вокруг в рельсах и шпалах. Свет перекрыли товарные вагоны. Из–за чего, собственно, такой облом? Я словно барыня с этим ухом… Что, нельзя помощи попросить?.. Будто что–то в нем немужское, во мне — неженское. Отношение множеств. Просил бы у Лени… Узкими полосами едет свет и, разгоняясь, заполоняет страницы. В них галерея зеркал. Кунсткамера каламбуров. Сначала я не могу оторваться. Потом вскакиваю, хлопаю в ладоши, пропеваю и дирижирую, выхожу в коридор, вдыхаю в форточку лето, вдруг валюсь от усталости, сладко дремлю и снова читаю. Жалею, что книжка всего одна, подарила б кому–то на встрече курса, хотя… наверное, не всем интересно такое. Не всякий возьмет на себя труд любви, пишет Лера Гордеева. Как и труд понимания. Не всякий.

65

В этот раз никто не изменился. И микрофон не стали по кругу пускать. Пять лет назад азартно обменивались визитками, аплодировали докторам наук и многодетным, хотя настоящий успех имели ставшие кем–то другим. Меня больше всех занимала Таня Груздева — Таня стала художницей, впервые начав рисовать вместе с дочкой. Пять лет назад мы ходили к ней на выставку, будто вчера ходили, а сегодня… Почти все стали кем–то другим. Двоечница с теории чисел веселится:

— Да после мехмата мне только тонкую химическую технологию было трудно освоить!

Одна из первых наших красавиц, староста девчачьего этажа, теперь директор школы в Саратове — с неплохим окладом и неплохой стрижкой, но к ней то и дело подходят с вопросом:

— Это у тебя были такие роскошные белые волосы? Такие длинные?

Неожиданно объясняется странный казус. Семнадцать лет назад, торопясь на молочную кухню, на улице Софьи Ковалевской я увидела знакомое лицо. Семнадцать лет назад у меня не было знакомых лиц в Свердловске, но этот парень, рабфаковец, крутил кухонный роман с одной девчонкой с соседнего потока. В общежитии встречались пары, чей роман протекал над сковородками, они жарили картошку и целовались, сидя на гладильной доске, потом женились, получали комнату и продолжали обниматься у плиты. Мы с Леней собрались в Теберду на горных лыжах, кто–то сказал, что Ольга с Виктором туда ездили, и я зашла к ней узнать, что почем. Я нашла Ольгу на кухне.

— Ой, — отмахнулась она, — мы с Витькой были после стройотряда и денег вообще не считали!

Сейчас этот Витька шел мне навстречу.

— Простите, вы не учились в МГУ?

Он остановился.

— А вы учились?

Я сконфузилась:

— Извините, мне показалось, вы учились со мной на мехмате… — У него была заурядная внешность. В мои намерения не входило знакомиться таким способом.

— Я не учился, а вы учились?.. На механике? У кого?

Я, покраснев, назвала фамилию шефа и в смущении побежала дальше. Обознаться, не признать чью–то уникальность всегда неловко — будто вывернула внимание наизнанку. Но странно… вопрос, у кого я училась… это мехматский вопрос!