Отражения - Александр Ступников

— Мы ведь все знаем историю про вавилонскую башню. И так же знаем, что в человеке есть и любовь, и тьма. Более того, в самой любви опять есть тьма, эгоизм и насилие. Помните, Карамазов говорит, что душа человеческая слишком широка. Он бы ее немножко подсократил. Я же считаю, что не стоит трогать душу, а принимаю ее такой, какой она есть: и с ее любовью, и с ее тьмой. В моем понимании, это и есть творчество, направленное к человеку и о человеке.

Я сворачиваю интервью, и Амос, почувствовав это, спрашивает почему, ведь мы говорим почти час и он совсем не возражает против интересного, по его мнению, разговора. Так и пишет потом в подаренной книге. Но я же не могу ему сказать, что моя телевизионная программа, согласно каким-то требованиям «детсадовских» форматов, должна состоять из трех сюжетов, а я и так беру на себя риск, отрезав почти половину, разбить в кровь этот разговор на две части, да и то выпустив их с разницей через неделю. Хотя бы по двенадцать минут. По нынешним меркам он не более, чем «говорящая голова», а это сегодня, похоже, никому не надо. Надо движение, которое — все. И ничего. Так проще жить. И управлять.

— Знаешь, — говорит Оз, ничего не подозревая, когда, сварив кофе, пригласил присесть поговорить ни о чем — До тебя недавно здесь была группа из Би-Би-Си, четыре человека. Там, в Лондоне, есть такая популярная программа «Профиль» — встреча с писателем или художником, знаковым в той или иной стране, почти на час эфира. Так, вот, они писали меня очень много, правда в нескольких местах, больше недели.

— Я бы тоже, если бы было эфирное время, писал бы тебя в киббуце, дома, в Иерусалиме. За день…

— Вот-вот, они примерно так и делали. Но у тебя в разговоре уложилось то, на что им понадобилось несколько часов. Приятно было сегодня работать. А бюджет у вас, телевизионщиков, приличный. У них, я спросил, около ста тысяч фунтов, включая командировочные.

Я сглотнул всю чашку. Это было слишком. Наверное, он оговорился. Но я всегда не ладил с цифрами: считать — не просчитывать.

— Еще кофе? — спросил Оз, долил в чашечку и продолжил — в Москве, конечно, поменьше платят за хорошую работу, но значит что-то идет к лучшему, если уже начали снимать у нас не только молоденьких девочек с автоматами и столкновения с арабами. Или это вы сами… за флажки?

Я пожал плечами и посмотрел в окно.

Мне было уютно в его песочнице: и в комнате, полной книг вокруг письменного стола, и с ним, одним здесь, но не одиноким. Наверное, кто-то из его близких или просто им уважаемых людей уже подсел, невидимый, где-то рядом. А может кто-то из моих подтянулся, на огонек.

Уже густо темнело и соседи, пришедшие с работы, зомбировались на тв-ящик и отдыхали в его орущем позитиве, наполняясь оттуда детскими желаниями и радостями. Подальше от ответственности за себя, к игрушкам. Пока не подсунут или настоятельно посоветуют купить какую-нибудь новую.

Как у других, чтоб не хуже, любимую, время от времени.

Благо их сегодня много — тьма тьмущая…

Обед с миллионером (Германия)

— Давай, я тебя познакомлю с русским миллионером? — спросил знакомый, живущий, здесь, в Берлине, уже более десяти лет.

Он удачно продал в Москве большую квартиру родителей, избавив себя и жену от обязательной необходимости работать, чтобы выживать, перевез стариков в Германию под убедительным предлогом преимущества западного лечения, бесплатного для пенсионеров-эмигрантов, направил их получить государственную квартирку под знаменитый немецкий «социал» и радовался окружающему миру.

И себе.

Времена, когда люди гордились тем, что сами построили свою жизнь прошли, как паровозы, выглядели смешно и глупо. Более того, это также бессмысленно, как выстраивать свой путь и преодолевать, нарываясь на удары, когда можно направить себя конкретно на то, чтобы выхватывать и брать, получить и наслаждаться. Мир — это скопище красивых вещей и обладание ими дает уважение других.

— А самоуважение?

— И это тоже. Иметь то, чего у других нет. Или есть, но хуже и дешевле.

Мы сидели в кафе недалеко от моей непритязательной гостиницы, то ли для туристов, то ли почасово — для любовников, пили кофе и я не очень понимал, зачем он мне все это расказывает.

— На работу за заработок ходят неудачники, вырезающие магазинные купоны со скидками, берущие кредиты на телевизор и откладывающие деньги на летний отпуск. Удачливые деньги не зарабатывают, а делают. Сразу и много. А потом стараются их уберечь, чтоб другие не вырвали или государство не ограбило. Это и есть настоящая работа.

Он считал себя уже почти немцем и небрежно оставлял щедрые чаевые. Чаевые, они же тоже форма самоутвержения.

— Ты не представляешь, — объяснял он. — Миллионер приехал тридцать лет назад из каких-то Черновцов, крутился, но потом, на его счастье, русские начали выводить свою армию из Восточной Германии. Генералы рванули распродавать все, что можно, кроме Родины. Она ничего не стоит. Тогда он и поднялся, как многие, у кого хватило ума вовремя здесь оказаться, по западную сторону границы.

— А что в нем интересного? Миллионер — это не показатель. Ну, вилла у него, а не квартира. Дорогая машина, а не «Фольксваген». Унитаз золотой вместо обычного. Какая разница, куда сливать воду. Главное, чтобы был своим и чистым…

— Да я не об этом. «Фишка» для тебя в том, что у него, пожалуй, самая лучшая среди русских в стране коллекция машин. И среди них — уникальный кабриолет «Пантера» и настоящий «Форд» 1928 года. Без единой новой детали. Причем, на ходу. Снимешь необычный сюжет в свою программу. Заодно и прокатишься — будет, что вспомнить.

Уже поутру, у гостиницы, на тенистой берлинской улице, в центре, меня подобрал шикарный кабриолет. Приятель, восхищенный до пунцовости, сидел рядом с водителем, миллионером, обутым во внушительное кольцо с бриллиантом.

— Давайте мы сначала заедем в один их моих гаражей, под квартирой, — достойно предложил хозяин машины, в рубашке с бабочкой и соломенном канотье, словно выплывший из столетней давности милого доброго «етро». — А потом прокатимся по Берлину на настоящем «Форде».

Коллекция раритетных «Харлеев-Дэвидсонов» с серебристыми баками и позолоченными знаками и вправду оказалась замечательной.

— Человек вправе собирать то, что ему нравится. Кто-то — марки, кто-то пробки от бутылок, а кто-то редкие машины. Всё зависит от возможностей и интереса, — рассказывал миллионер и, вправду, не дурак. — Стремление к красоте — одни из стимулов в жизни. Вот, например, эта модель…

Я записывал его пояснения и в их дыму рубил картинку, как дрова в свой паровоз, летящий вперед безостановочно.