Отражения - Александр Ступников

В России вся жизнь такая. Мы тратили колоссальные силы, преодолевая непонятно что. Это словно идешь по равнине, но постоянно борешься с камнями. Так что я всегда был свободен. Любой художник, если он не проститутка, свободен изначально.

Отъезд из страны в свое время стал серьезным шагом в моей жизни. Но не в творчестве. Здесь, на Западе, просто намного больше технических возможностей.

А. Ст.: И здесь, в США, вы получили, что хотели?

— Я лично получил. Но это очень индивидуально. Для кого-то Запад может быть более губителен, чем даже жесткий режим. Меня устраивает, что здесь никто ничего не требует. Никто не дает, но и не просит. Один таксист мне сказал, что он, если хочет, спит до двух часов дня, но зато потом работает ночью. Хочу быть бедным — буду бедным. Хочу стать богатым — может и не буду, но попытаюсь. Хочу выставляться — буду. А не хочу — оставлю все дома. Здесь мир личного выбора. Но кому-то это тяжело, потому что есть люди, которые не способны жить без опеки и до гробовой доски ищут опекающих их пап.

— Вы считаете себя таким сильным?

— Я просто не люблю, чтобы меня кормили. Но и не люблю, чтобы у меня что-то требовали. Главное, чтобы оставили в покое. В этом, однако, есть свои неудобства, Иногда хочется, чтобы тебя ненавидели и любили.

Когда я работаю, то не думаю ни о чем постороннем. Если работа сделана искреннее, то она найдет своего зрителя. И, в отличие от конъюнктуры, надолго.

Художник не должен чувствовать себя неповторимым и уникальным. Но, если он делает что-то соответствующим его понятиям по правде, найдутся и близнецы.

Проблемы любого человека интернациональны. А национальное — это исторически сложившийся способ самовыражения, не больше. Но это исключает провинциальность, которая меня всегда особенно раздражала.

— Это внешний раздражитель. А что вас раздражает в себе?

— Снисходительность. Мне не нравится, что я отношусь к миру, словно мне в нем жить тысячу лет. И я смотрю на все из какого-то далекого прошлого или будущего.

Я завидую тем, кто может злиться. И еще тому, кому необходим успех, как стимул для работы.

— Только не говорите, что сами равнодушны к успеху.

— К успеху я отношусь цинично. Как к средству сделать то, что я хочу. То есть успех порождает возможность делать, но сам по себе он не доставляет наслаждения. Но я в себе это не люблю.

— А что вы, наоборот, любите?

— Когда я разбираю всякие человеческие качества, скажем, ум, честность, смелость, я пришел к выводу: больше всего мне нравится воля. Иногда даже воля к злому действию, если она сконцентрирована и может вызвать у меня некое этическое восхождение. Именно это качество я в себе культивирую.

Скажем, встаю, если мне нездоровится, обливаюсь холодной водой, продолжаю работать. Даже не важен результат труда, Важно — что-то преодолеть. Это греет.

Очень странно, но я частенько думаю, что мне не нравится в людях. Это оказалось очень трудно. Глупость может быть разной, смешной. Жестокость омерзительна, но иногда она бывает красочной, как жестокость Цезаря Борджии или Леонардо.

Но, пожалуй, больше всего мне не нравится в людях необоснованная претензия. По- моему, это самое страшное качество. И зачастую оно становится причиной не только личной или семейной трагедии, но и социальной. Очень многие трагедии мира покоятся на необоснованных претензиях.

— Похоже, художнику все равно где работать. Но США все-таки страна специфическая, даже для Запада. Как у вас сложились отношения с Америкой?

— Географическое местоположение тела не имеет для меня значения. В первый же день эмиграции я оказался в Австрии, взял воск и начал работать. И мой обычный день в США отличается от российского только тем, что здесь мне никто не мешает работать. Человек похож на телефонную книгу, особенно когда ему много лет. Накапливается какое-то количество раздражителей, разных имен.

Обратите внимание, как легко можно отличить нового иммигранта от старого. К новому очень трудно дозвониться, а к давнему — легко. Потому что у него уже все «утрясено». И телефон всегда работает, и не занят. Он телефоном пользуется по делу или, реже, «по дружбе». А новый иммигрант телефоном пытается восполнить оставленную где-то там, в прошлом доме, свою телефонную книжку. Таким образом он заполняет свой психологический вакуум.

В этом смысле творческий человек, во всяком случае я, оказывается более счастливым, потому что этот вакуум заполняется творчеством.

Я переполнен видениями, которые нужно выразить. Если хотите, это самая настоящая психотерапия.

У меня на Западе с самого начала с творчеством было все в порядке. Трудным оказалось иное — новая система взаимоотношений и привычек.

По мере узнавания здешней жизни и языка миф об американской глупости и некоммуникабельности для меня разрушился. Просто у меня свой круг. Я член многих организаций, университетов, ассоциаций и прочее…

— Но разве «членство» когда-нибудь избавляло от одиночества. Тем более, что это социальные, а не человеческие проявления жизни?

— Я обязан быть одиноким. Не люблю приемы, визиты. Мне приходится участвовать в этом по необходимости. Я думаю, что русские иммигранты несправедливы к Америке. Если бы они поселились в китайском квартале, то вскоре бы утверждали, что все американцы — косоглазые.

Все зависит от среза и среды, в которую попадает иммигрант. К сожалению, очень часто наши приезжие попадают не в местную среду. Конечно, когда интеллигент из Санкт- Петербурга вдруг оказывается в украинской Жмеринке, то там ему будет плохо. Если же он попадет в Гарвард или университетскую среду, но здесь ему будет не хуже и не лучше. Просто по- другому. Но, если он оказался в незнакомой для себя среде, то еще не значит, что достойной ему среды нет, а мнимый или действительный уровень отсутствует.

В свое время, когда я жил в нынешнем Екатеринбурге, у нас дома был своеобразный клуб, где были действительно интересные и замечательные люди. И, когда я затем переехал в Москву, то поначалу был шокирован глупостью и невежеством москвичей. Так было сначала. Затем я понял, что Москва более напряжена в интеллектуальном плане, появились знакомые, друзья, свой круг. Все встало на свои места.

Посмотрите на Америку как бы сверху. Восемьдесят процентов нобелевских лауреатов живут в США, а населения меньше, чем в Европе. Посчитайте количество библиотек, издательств — ни с одной страной не сравните.

Только в Нью-Йорке полмиллиона художников и все так или иначе занимаются своим делом. Так что с Америкой у меня серьезных проблем нет.