Фома Верующий - Константин Сазонов

— Давайте, пока я схожу в штаб и справлюсь по вылету, вы тут заканчивайте завтрак. Когда я приду, все должны быть в сборе. Вопросы?

— Никак нет.

— Вот и отлично, и не спалите тут ничего, одной палатки хватит.

Уже через сорок минут присланный на замену неисправному военно-транспортный Ил унесет нас за облака, над которыми будут хорошо видны пики Эльбруса и Дыхтау. Высотное солнце зальет салон и будет освещать не по-весеннему загорелые спящие лица. Мы проснемся уже через два с половиной часа в Подмосковье, а еще через час в бригаде все тот же Ходарев поблагодарит нас за службу и скажет какие-то напутственные слова. Я разобрал только «неуставщина», «пьянство», «достойно уволиться».

В роте на тумбочке в новенькой форме и берцах стоял все тот же Шиша. Почетный дембель и вечный дневальный.

Когда мы зашли, он вместо вызова дежурного по роте подал команду «духи, строиться, матрасы и лифчики в скатку» и заулыбался.

Я подошел к Шишкину и поздоровался с ним:

— Ну чего, когда ты уже дембельнешься

— С приездом, Платон, — зашепелявил он, — ротный сказал, через три дня отпустит.

— Ну как тебя тут, не обижают?

— Неее, я ж теперь дембель, кто меня обидит, я свое отлетал, теперь есть кому. Позавчера вообще молодых привезли, это даже не наши духи уже, прадухи.

Дежурным по роте стоит молодой незнакомый сержант, кругом новые лица. Москалев вышел из канцелярии и уже не как командир, а просто, как-то буднично пожал руку каждому:

— С возвращением, мужики. Завтра по домам. Я через час уйду, сдавайте оружие. А для тебя, Платон, сюрприз.

Он позвал дежурного со списком личного состава, дал мне ее со словами «пробегись по фамилиям». Я удивился, увидев свою.

— Да-да, позавчера, считай, ровно через полтора года, к нам прибыл точно такой же сержант, полный тезка, даже инициалы такие же. Я, чтобы не морочиться, решил за ним закрепить твой автомат.

— Вот и отлично, только пусть сначала почистит, я после крайней спецухи им больше не пользовался, там нагар замучается счищать, — улыбнулся я.

Молодой младший сержант оказался живым пареньком из Иванова. Ему прочли лекцию о том, что выпала великая честь бегать на тактическом городке с автоматом почетного дембеля-однофамильца, только для этого оружие должно не блестеть, а светиться изнутри.

Интересные бывают совпадения, как будто в толще перевернутых страниц начался новый, свой замкнутый цикл. Но пора двигаться дальше. Вот уже какой-то боец из новеньких принес мне телефонную карточку: «Товарищ старший сержант, тут 40 минут междугородки, старшие сказали вам передать».

На узле связи я звоню домой, слышу голос и слезы матери, но уже радостные. Как-то непривычно быть не у дел, чувствовать себя одной ногой за КПП. Но жизнь идет дальше, нужно готовиться. Домой решаю ехать в военной форме, в новой, но без выпендрежа и дембельской «новогодней елки». В финчасти еще утром получил свои дорожные. Раньше все заработанные боевые выдавали тут же в поселке, в банке. Из-за этого расплодилось шакалье, как на падаль бежали на запах чужих, пропитанных кровью и потом денег. Многие до дома так и не доехали. Слышал, что по наводке своих же офицеров дембелей грабили, а самых несговорчивых убивали. Теперь система другая: небольшая сумма на дорогу — приодеться, купить еды, и бумажка с номером личного счета до востребования. Через неделю можно будет уже из дома отправить запрос и все оставшееся переведут на личный депозит. Я даю некоторую сумму молодому, и тот через полчаса приносит из магазина новенький камуфляж, берет и шевроны. Ботинки у меня хорошие, крепкие. Остается только пришить фурнитуру и прикрутить нагрудные знаки.

Вечером после ухода ротного нас зовут в каптерку. Это давняя традиция — духи накрывают стол дембелям. На нашей «поляне» тушеная картошка, жареная рыба, дем-бельская каша из печенья со сгущенкой, большая чашка пельменей. Посередине огромная полуторалитровая бутыль с водкой. Пить особо не хочется, так, для сна, завтра с утра подписывать обходной, и не хочется влететь с перегаром, да и подводить Москалева тоже. Завтра уже гражданка, а там — хоть залейся.

Утром после развода снова построение убывающих в запас. Тех, кто не покинет часть до вечернего развода, Ходарев пригрозил посадить на гауптвахту. И мы знали: если этот обещал — так и сделает, но, с другой стороны, по доброй воле оставаться в бригаде никто и не собирался. В пыльной форме в середине мая с загоревшими до черноты лицами, с парадкой или гражданкой в вещмешках, без опознавательных знаков, шевронов и даже кокард на кепи мы собрались в курилке на контрольно-пропускном пункте. Последним подошел верзила Буня из комендантской роты. Я вспомнил наше знакомство. Оно состоялось поздней осенью 2000 года и началось с того, что в день прибытия из учебки ему понравились мои ботинки. В силу того, что я раза в полтора меньше Буни по комплекции, новенькие облегченные берцы перешли победителю. Но… интеллект всегда превыше силы. Вскоре вся междугородняя связь на территории бригады была в моих руках. Еще бы — начальник телефонной станции, а попросту комнаты с огромными полками разноцветных спагетти из проводов. Уже Буня хотел пообщаться с домом, в магазине продавали специальные карточки, и при помощи пин-кода с одного лишь автомата на всю часть можно было позвонить родным. Но автомат парой ловких движений мог запросто отключиться в самый неподходящий момент, после чего и карточка оказывалась обнуленной. Сотовые телефоны тогда только входили в широкий оборот, и простой солдат о нем мог разве что мечтать, да и то только во сне. В общем, очень скоро уже новенькие ботинки ко мне вернулись, да еще и с довеском в виде сгущенки. Теперь мы уже старые приятели, а еще мне заранее грустно от того, что он сойдет с поезда, когда до моего дома будет оставаться еще больше двенадцати часов пути. Странно как-то все подходило к своему завершению: как будто и не было ничего. Прощание с Шишей, КПП, лесная дорога до станции и электричка до Ярославского вокзала. Ночь шатаний в пьянящей джин-тоником Москве, и вот плацкарта — целый вагон дембелей, хохот и запах конюшни, выбитое стекло в тамбуре и разборки с линейной милицией.

И вот вокзал Самары. Конец весны, душный полдень, только почти неуловимый ветерок тянет со стороны Волги облака. Как и два года назад: все те же мешочники с шоколадом, мороженым и вяленым жерехом. На перроне — броуновское движение под звуки баяна. Одноногий дед играет «Амурские волны», потом видит военных и выдает нетленную «Рио-Риту». Музыка залихватски закручивается, смешивается с хрустом сцепок и лязгом колес. Светлый и грустный пасодобль гуляет по вокзалу и улетает в мглистое небо. Сизая дымка оседает внутри и саднит. Начинается другое время, другая жизнь — вдали от тех мест, где в людских глазах так много бога. И я пока не представляю, как жить дальше, и как понять этот мир, от которого я почти отвык. К Буне подходит женщина с кульком семечек:

— Ой, господи, Володька, ты! Отслужил. К мамке?

Буня мнется и от неожиданности смущаясь, выглядит как тряпичный розовый слон. К женщине присоединяется сестра с золотыми зубами, она в цветастом платье с крупными маками и с кульком семечек в руках. Узнает и тоже радуется.

— Да я сначала тут в Самаре к брату зайду, отмоюсь, переоденусь, а уже завтра при параде явлюсь, — бубнит Буня.

— А я сейчас в нашу Тамбовку еду, прямиком к мамке твоей зайду с такой новостью, выпьем с радости обязательно.

Мы смеемся, потом крепко, по-мужски обнимаемся, прощаясь. Деревенские бабы смотрят на нас и громко рыдают. Буня поворачивается, лихо хватает заплаканную соседку в охапку и начинет танцевать под звуки баяна. Где-то вдалеке летают птичьи крики. Чайки над Волгой кружат в прощальном вальсе.

МЕТАНОЙЯ

I

Поезд замедлил ход, и состав вошел в ущелье. До станции еще минут сорок черепашьей нерасторопности и мерного покачивания. В тамбуре от дыма уже режет глаза, но уходить почему-то не хочется. Говорить тоже. Ни слова. Ранняя тишина, только туманное тусклое освещение отражает в окне припавшее лицо. Бессонная ночь волнений. Кажется, что дома все по-другому: изменился город, изменились люди, изменился век. В новое столетие я въехал в вагоне, пропахшем потом и дешевым куревом. Это произошло в ту самую июньскую ночь пару лет назад. И в этих неожиданностях временного течения теперь изменилось только направление моего движения. Стук колес гулко отражается от скал и уносится сквозь блеклое мельтешение фонарей в темную рощу, за которой течет Урал. Туда, где набухает массой рой электрических светлячков. Знакомые, родные утренние окна рабочих окраин медленно проплывают под глухой пульс сердца в ушах.

На станции начинается легкий дождь. Дородная проводница опускает лестницу и зычным голосом приказчика объявляет стоянку в две минуты.