Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение - Олег Айрапетов

16 (29) апреля, сообщая об этих боях, Ставка признала: «Немцам удалось овладеть окопами, утраченными ими ранее»92. Жертвы, принесенные в марте, оказались бессмысленными. Еще хуже было то, что и причина этих жертв не была секретом для собственных войск. Все, от командующих фронтами до офицеров, открыто говорили об этом и критиковали Алексеева за то, что он пошел навстречу требованиям союзников93. Эти упреки были справедливы, именно в это время начальник штаба Ставки позволил уговорить себя отказаться от наступления на Австро-Венгрию. Русский фронт начал превращаться во второстепенный именно благодаря такого рода ошибкам, подчинявшим русскую стратегию соображениям союзников.

Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой. Неверными оказались даже не столпы «драгомировской школы», а использование отдельных ее положений в конкретных условиях. В русских штабах, в том числе и у Алексеева, еще в бытность его командующим Северо-Западным фронтом бытовала следующая концепция, весьма точно замеченная современником. Следующая цитата за полгода до боев в марте 1916 г. дает почти точное их описание: «Русская теория состоит в том, что Россия может выдержать потери, какими бы большими они ни были, почти неопределенно долго, и что она, в случае необходимости, будет брать на себя бремя уничтожения немецкой волны снова и снова, зная, что каждый приступ неприятеля приводит его к окончательному истощению»94.

Понадобилось еще четыре месяца, новые атаки и новые огромные жертвы, чтобы среди военных возникла мысль о том, что потери могут исчерпать даже русские человеческие ресурсы. Первым, по свидетельству Нокса, ее высказал генерал Н. Н. Духонин95. Однако схожие мысли стали приходить и к Алексееву – прежде всего они были результатом писем, приходивших на его имя из госпиталей от раненых офицеров. Буквально за день до начала наступления на Юго-Западном фронте, 3 (16) мая 1916 г., наштаверх отправил Главнокомандующему фронтом генералу Брусилову весьма интересное письмо, где, ссылаясь на доходящую до него информацию, писал: «Яд недоверия не только к умению, но и недобросовестности настолько заразил армию, что лицу, хорошо знающему ее действительное настроение, трудно назвать даже три, четыре имени популярных и пользующихся доверием войск старших начальников»96. Последнее было неудивительным. 16 (29) апреля 1916 г. в письме к генералу Я. Г. Жилинскому Алексеев среди главных причин неуспеха Нарочского наступления назвал плохую организацию и «.. особенно резко сказавшуюся нашу бедность в тяжелой артиллерии и снабжении наличных даже тяжелых орудий снарядами»97.

Войска начали терять доверие к командованию, и в немалой степени по причине неподготовленных и бессмысленных атак. «Наша пехота на собственном горьком опыте отлично знает, что хорошо укрепленная позиция, занятая небольшими силами, недоступна открытой атаке даже колоссальных сил, пока не подавлены ружейный и пулеметный огонь из окопов. Отлично знает пехота, что резка проволочных заграждений под ружейным и пулеметным огнем есть занятие безнадежное. И так же хорошо известно пехоте, что любой, наилучше оборудованный окоп с самыми доблестными защитниками можно задавить тяжелой артиллерией, взять какие бы ни было перед ним проволочные заграждения. Горькое чувство охватывает пехоту, когда после первой неудачной атаки ее посылают в новые и новые, так же неподготовленные атаки, угрожая тягчайшими наказаниями и расстрелом с тыла или в обороне, при явной невозможности держаться отдают пользующееся столь печальной в армии славой приказание держаться во что бы то ни стало»98.

И уж безусловно совершенно естественно после боев под Нарочью прозвучали следующие слова, которые могли прийти в Ставку только с фронта: «Для высших штабов списки потерь в боях – это мертвая бумага, голые цифры, ничего не говорящие. Для войск – это дорогие имена лучших товарищей – красы русской армии, где почти каждая фамилия – целая история. Войска не страшатся гибели. В лучших полках молодого прибывающего офицера встречают требованием оставить мысль вернуться целым с войны. Но войска не мирятся с ненужной гибелью своих братьев. Иногда лучшие их представители гибнут, по мнению войск, бесполезно, потому то нет предела горечи, изливаемой войсками по адресу тех, кого они считают виновниками ненужной гибели своих товарищей»99. С этим настроением Верховное главнокомандование подходило к подготовке весенне-летнего наступления 1916 г.

Отставка Поливанова. Реакция и последствия

Неудачное наступление русской армии под Нарочью, в частности, выявило и тот простой факт, что снарядный голод не был преодолен в той мере, которая была необходима для успешного наступления. Неудивительно, что эта неудача совпала с отставкой военного министра, который пришел в свое ведомство под лозунгом решения проблемы снабжения фронта всем необходимым. Естественно, что сам министр не был настроен критически по отношению к результатам своей работы. Поливанов так писал о наступлении под Нарочью: «Все зависит, конечно, от степени успешности руководства нашими наступающими корпусами, у которых недостатка в боевом снабжении быть не должно, но именно по поводу этого руководства доходящие сюда (в Петроград. – А. О.) слухи отзываются пока неодобрительно»1.

Небольшой накопленный боезапас не соответствовал тем громким заявлениям, которые делались до начала этой операции. Самый факт его появления объяснялся скорее не действиями патронируемых Поливановым общественных организаций, а затишьем на фронте с ноября 1915 по март 1916 г. и сосредоточением большей части снарядов к тяжелым орудиям на участке прорыва под Нарочью. Тем не менее не хватало не только тяжелых снарядов, но и трехдюймовых гранат, в избытке была лишь шрапнель к полевой артиллерии, в то время как войска требовали как минимум 50 % гранат к ним2. В Ставке не могли не видеть очевидного – разглагольствования о снабжении фронта боеприпасами не могли заменить ни орудий, ни снарядов к ним. В Могилеве предприняли ряд мер, направленных на постепенный вывод снабжения из-под единоличной опеки военного министра.

Долгое время ему удавалось поддерживать свое реноме в Ставке на высоком уровне. В каждый свой приезд в Могилев Поливанов первым делом посещал М. В. Алексеева, «они в хороших отношениях», заметил в октябре 1915 г. Лемке3. В феврале 1916 г. Алексеев даже составил отдельную часть отчета Поливанова Государственной думе4. Тем не менее отношения между ними были все же не столь гладкими. 13 (25) декабря 1915 г. главным полевым интендантом был назначен генерал Шуваев5. Производство Шуваева состоялось по рекомендации Алексеева, но Поливанов отнесся к этому новому посту и новому назначению отрицательно.

«Создание этой должности, – отмечал министр, – обозначало, по моему мнению, начало образования при Ставке, ведавшей до сей поры лишь разработкой и направлением стратегических заданий, органов по снабжению армий, и вместе с тем начало превращения Ставки из того сравнительно малочисленного штата, в котором она была в Барановичах, в состав, обремененный многочисленными учреждениями. Вытекающее отсюда усложнение обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего, и без того при возглавлении армий Государем преобремененного заботами и ответственностью, прямо опасно для успеха его работы, но может быть объяснено личной особенностью генерала Алексеева: его привычкой вникать лично в такие задачи, которые другое лицо сочло бы для себя второстепенными»6.

Поливанов весьма негативно относился к Шуваеву, между тем именно он как нельзя лучше подходил к должности военного министра, особенно в условиях войны. О Шуваеве весьма лестно отзывался Сухомлинов, сделавший его до войны начальником Главного интендантского управления: «Шуваев в короткий срок так много сделал, что я от командующих войсками всюду слышал благоприятные заявления»7. Также высоко оценивал его и предшественник Сухомлинова – Редигер: «Действительно, у Шуваева были большие личные достоинства: прямой, вполне честный, усердный работник, он хорошо изучил интендантское дело; не обладая большим умом, он в мирное время едва ли отвечал бы должности военного министра, но теперь, во время войны, когда общее руководство военным делом принадлежало Ставке, а министру лишь приходилось руководить исполнением ее указаний, главным образом по заготовлению и доставке армии всего ей нужного, Шуваев вполне отвечал своей должности, и его назначение лишь должно было приветствовать»8.