Горький привкус любви - Борис Александрович Титов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так на горизонте появилась Светлана Алексеевна Тишкова – заведующая кафедрой политологии. Будучи многоопытным администратором, Сергей Павлович поставил на совете университета вопрос о работе возглавляемой ею кафедры, организовал восторженные отзывы и на этом фоне пригласил ее для разговора о будущем университета.
До смерти перепуганная предложением Сергея Павловича, Светлана Алексеевна не заставила себя долго упрашивать и согласилась баллотироваться на пост ректора – разумеется, при его поддержке.
Но было уже поздно. Временно исполнять обязанности ректора министерство прислало «варяга».
***
По слухам, временно исполняющий обязанности ректора Александр Степанович Кежаев эту должность купил. Верить не хотелось, но, поскольку один из неудачливых претендентов на этот пост получил из министерства предложение получить ректорское кресло за девять миллионов, похоже, слухи эти были вовсе не безосновательны. К тому же привел его директор департамента высшей школы, впоследствии уволенный за взятки.
Знакомясь с членами совета университета, Кежаев произнес речь:
– Уважаемые коллеги, я уже несколько лет пристально слежу за вашим вузом и восхищаюсь его безукоризненным имиджем и ошеломляющим успехом, причем не только в России, но и за рубежом. Я и мечтать не мог, что мне посчастливится претендовать на пост ректора вашего прославленного университета! Какие имена, какое многообразие привлекательных специальностей! Но, как вам известно, нет предела совершенству. Я в своем вузе создал идеальную образовательную систему, которую собираюсь внедрить и здесь. Уверен, что через два-три года ваше учебное заведение превратится в университет европейского образца, и надеюсь, что вы меня в этом поддержите. Времени на раскачку у нас нет, на понимание глобальности реформ я отпускаю полгода, максимум год, всех непонятливых, ленивых и ретроградов прошу на выход.
Когда Кежаев произносил последнюю фразу, взгляд его стал холодным, лицо исказилось злобной гримасой и в голосе зазвучали металлические нотки. Но он тут же спохватился, взял себя в руки и с улыбкой продолжил:
– Разумеется, речь идет вовсе не о присутствующих, но именно вы сможете в процессе реформ освободиться от лишних людей, и здесь вам будет дан полный карт-бланш. Итак, за работу!
– Какой обаятельный! Я стану его ангелом-хранителем! – нарочито громко произнесла вслед уходящему ректору Ирина Аполлоновна Плотникова.
– Мерзавец и карьерист, – категорично заявил Константин Константинович Сухов. – Мы еще с ним наплачемся.
***
Ирина Аполлоновна Плотникова была из многочисленной когорты людей, которые мягкой силой завоевывают себе место подле административного кресла. И не важно, кто в нем восседает, главное – пристроиться рядом, пусть даже и у ног. Вполне довольствуясь объедками с барского стола, они рассыпаются перед хозяином в благодарностях за оказанную честь, всегда готовые предать мать родную ради карьеры и благополучия.
Именно так и поступила комсомольский вожак Ирина Аполлоновна, публично отрекшись от отца с матерью – «врачей-отравителей».
Лебезить перед начальством – это же сущий пустяк по сравнению с отречением от родителей! Ведь и то и другое продиктовано основным природным инстинктом – инстинктом самосохранения.
Она прекрасно понимала, что в нынешние времена власть желает слышать только продолжительные аплодисменты, переходящие в нескончаемые овации. Перед властью надо не просто трепетать, а еще и демонстрировать при этом неизбывную любовь к ней. Малейшее возражение – и ты разорен, ты нищий, малейшее возражение – и ты политический труп, малейшее возражение – и ты становишься изгоем, презираемым законопослушными гражданами. Это раньше власть довольствовалась молчалиными. А сейчас ей нужны не просто угодливые, а энтузиасты угодливости. Это особая порода людей, которым, если перефразировать Грибоедова, всегда тошно служить, а вот прислуживаться они всегда рады, людей, которым незнакомо такое понятие, как чувство собственного достоинства.
Именно такого сорта человеком была Ирина Аполлоновна Плотникова.
А Константин Константинович Сухов был до наивности честным и порядочным человеком, из тех, кто никогда и ни при каких условиях не позволит превратить себя в раба.
***
С первых же дней Кежаев стал устанавливать режим абсолютной личной власти. Любое сопротивление подчиненных он воспринимал как подрыв своего авторитета, как личное оскорбление. При малейшем возражении впадал в дикую ярость и безжалостно преследовал оппонента до полного уничтожения.
Будучи пакостником по натуре, сокращение кадров он проводил не в конце учебного года, когда уволенные преподаватели могли бы подыскать себе за лето подходящее место, а осенью, когда все вузы были уже укомплектованы.
– Хороших специалистов мы не увольняем, – цинично заявлял он, – а плохим ни у нас, ни в каком другом вузе нечего делать.
Однако именно порядочные и высокопрофессиональные преподаватели, для которых честь и достоинство были не пустым звуком, изгонялись в первую очередь.
Страх поселился в стенах университета. Атмосфера крепостной системы проникала во все его поры. Пугающе ласковые «доверительные» разговоры исполняющего обязанности ректора велись исключительно с целью выявить недовольных и подавить попытки неповиновения, добиться всеобщей покорности. Когда подчиненные перестают сопротивляться, новоявленный вождь получает возможность бесконтрольно распоряжаться судьбами людей и собственностью вверенного ему государством учреждения.
Исполняющий обязанности ректора окружил себя дружиной опричников, сформированной по принципу личной преданности. Профессионализм превратился в недостаток. «Менеджеры от образования», дискредитировавшие себя на прежних местах работы, заваливали преподавателей циркулярами, требующими бесконечных отчетов и оправданий. Поощрялась практика доносительства.
Светильник разума стал коптить.
***
На фоне административного террора и всеобщего недовольства расцвели тайные «доброжелатели».
Андрей Андреевич был человеком тщедушным, сутуловатым и незаметным. Говорил он тихо и как будто все время извиняясь. С его лица не сходила доброжелательная улыбка. Беседуя с коллегами, он, казалось, совершенно искренне говорил им комплименты, восхищался их профессиональными достижениями и, как он говорил, «удивительной способностью позитивно влиять на людей». Он восторгался мужьями и женами, детьми и внуками сотрудников. Андрей Андреевич никогда ни о ком не сказал дурного слова, старался всех оправдать, и поэтому в коллективе его считали милейшим человеком.
Но по ночам, когда вся семья спала, Андрей Андреевич садился за кухонный стол, старательно затачивал карандаш (он любил писать, а не печатать, причем писать именно карандашом, а не ручкой – так больше оставалось ЕГО в строчках текста) и писал. Писал то, что хотел сказать в личной беседе, но не посмел то ли из нежелания вступать в конфликты, то ли из гуманных соображений. Но, как бы то ни было, молчать о невежестве, пороках и преступлениях, бесконечно совершаемых вокруг, он не мог. Андрей Андреевич писал в министерство донос на ректора, ректору – на проректоров и деканов, деканам и проректорам – на заведующих кафедрами, заведующим кафедрами – на преподавателей и обо всех них – президенту. Скрупулезно выверив каждый факт, каждое слово, он вносил текст в компьютер и путаными ходами, через несколько e-mail’ов, чтобы не дай бог не обнаружился автор послания, отправлял
