Горький привкус любви - Борис Александрович Титов

реставрацию он оформлял, например, покраску лестничных маршей, появившихся в процессе реконструкции здания и никакого отношения к архитектурным ценностям не имевших. Деньги потекли рекой в карман ректору-реформатору.

***

Сергей Федорович Пряучаев, неожиданно для всех предъявивший диплом кандидата юридических наук, был назначен первым проректором. «Надзиратель» – так его называли не в память о прежней месте работы, а в связи с тем, что эту миссию он присвоил себе здесь, в вузе, – с наслаждением пользовался предоставленной ему властью.

Его любимым занятием было визирование документов. Бумаги подписывались дай бог с третьего, а то и с пятого захода. Новоиспеченный проректор активно взялся за делопроизводство, обращая особо пристальное внимание на нестандартный кегль, отступ или интервал между строчками.

– Ну когда я научу вас работать? – театрально возмущался Пряучаев. – Ведь и думать-то не надо, на все есть инструкции. До чего же бестолковый народ! А ведь учеными себя считают…

В сущности, он был слабым и неуверенным в себе человеком. Повышенная тревожность, сформировавшаяся еще в раннем детстве, порождала подозрительность, которая, в свою очередь, для обеспечения безопасности требовала нанесения «превентивных ударов». Вот и приходилось постоянно «мочить» всех недоброжелателей. А их было не счесть.

Упиваясь свалившейся на него властью, он при всяком удобном (а чаще – совсем не удобном) случае говорил: «Сейчас пригоню сюда профессоров, и они у меня быстро все сделают», и при этом лицо его расплывалось в блаженной улыбке. Было очевидно, что, произнося эту фразу, он испытывает огромное удовольствие. И эти самые профессора подобострастно отмечали грандиозные успехи, достигнутые в делопроизводстве талантливым проректором. Но когда слово «делопроизводство» стало звучать чаще, чем слово «реформы», это явно не понравилось ректору – и восторги поутихли.

***

Проходило очередное заседание ученого совета. С отчетом выступал Константин Константинович. Будучи деканом самого крупного и самого эффективного факультета, он считал категорически неприемлемыми и неконструктивными изменения, происходящие в вузе, равно как и сам стиль принятия решений.

– Отчет, конечно, содержательный, – начал обсуждение ректор. – Но что вы скажете о повышении эффективности качества учебного процесса?

– Неуместно говорить о повышении качества учебного процесса, когда, как вы, Александр Степанович, изволили выразиться, «в целях экономии средств» студенческие потоки и группы разрастаются до неразумных размеров, ликвидируются мелкогрупповые и бóльшая часть индивидуальных занятий, резко секвестированы учебные планы.

– Вот вы, Константин Константинович, критикуете наши реформы, – перебил его ректор, – называете их разрушительными, а между тем президент их одобряет.

Зал от неожиданности замер.

– Сегодня ночью, – продолжал ректор, – мне приснилось, будто как раз во время наших бурных дискуссий в зал совета входит президент и говорит: «Я изучил ваши реформы, Александр Степанович, а сегодня вот лично познакомился с деятельностью университета. Вы знаете, я доволен и, пожалуй, предложу распространить ваш опыт на все российские вузы». И здесь, к моей великой досаде, прозвенел будильник.

Все оживились и тут же проголосовали против предложений Константина Константиновича – очевидно здравых, препятствующих обнищанию университета и деградации образовательного процесса. Совет к тому времени был «зачищен»: в него, по словам ректора, ввели много «уважаемых, многоопытных профессоров, долгое время незаслуженно остававшихся в тени». В результате этой новации средний возраст членов совета резко взлетел с пятидесяти девяти до семидесяти двух лет. Все они панически боялись, что с ними не заключат договор на следующий год. И если чаша сия их миновала, то они долго и подобострастно благодарили ректора за то, что он позволил им остаться в профессии.

***

На самом деле президент снился Александру Степановичу очень часто. И не просто снился, но и давал ему мудрые советы.

А однажды Александр Степанович набрался смелости и поделился с ним своими соображениями относительно реформы российской системы образования.

Дело в том, что в своей кандидатской диссертации он анализировал положение пахотных солдат и, в отличие от других исследователей, доказывавших неэффективность такой системы, приводил аргументы в ее пользу. В то время, когда другие служивые между войнами, кроме никчемных занятий на плацу, годами ничем полезным не занимались, пахотные солдаты были вовлечены в сельскохозяйственное производство. И, по его данным, они были более эффективными земледельцами, чем иные крестьяне. Ведь за каждым пахотным солдатом следило строгое военное начальство.

Эта продуктивная, с его точки зрения, идея могла быть распространена и на систему образования. Если, рассуждал он, объединить профессионально-технические училища, техникумы и вузы в один мощный конгломерат, то на его основе можно создать инновационное производство, работающее по принципу «От идеи к воплощению». Тогда наконец-то он заставит эту вшивую профессуру работать, а не болтать на советах! Он начисто выкорчует разгильдяйство, граничащее с тунеядством, в университетах, где вторую часть нагрузки преподаватели фактически не отрабатывают, а лишь имитируют научную деятельность.

Президент одобрил.

Не имея вожделенной докторской степени, не будучи профессором, Кежаев отличался повышенной чувствительностью к оценкам своей работы в должности ректора со стороны окружающих, особенно руководителей. Когда начальство его ругало, он впадал в неистовую ярость и обрушивался на подчиненных, как вулканическая лава, испепеляя невинных жертв. Когда хвалило, начинал буквально фонтанировать новыми идеями реформирования системы образования. А если похвала не случалась, он в своих фантазиях выстраивал диалоги с самыми большими начальниками и получал от них одобрение своих инноваций.

***

Воодушевленный одобрением президента, ректор первым приходил на работу, ровно в девять собирал одну из структур и лично руководил реформированием подразделения. И ничего, что пару месяцев назад все уже было основательно переделано, переструктурировано, ведь новые идеи исходили от самого президента и варьировались в зависимости от сновидения. Движимый страстным желанием как можно скорее все преобразовать и усовершенствовать, Кежаев стал назначать совещания сначала на половину девятого, а потом и на восемь утра. Работа кипела.

Он вникал во все детали. Как-то, проходя по коридору после ремонта, возмутился:

– Кто красит стены в молодежном учреждении в такие унылые цвета? Они должны быть яркими, жизнерадостными.

– Дворцовое помещение, так было всегда, – попытался оправдаться проректор по АХЧ.

– Перекрасить! – рявкнул ректор и удалился.

С тех пор он лично утверждал колер стен.

Однажды в общежитии делали ремонт и требовалось на месте согласовать цвет стен в комнатах и коридорах. В назначенный день ректор оказался слишком занят, на следующий его куда-то вызвали, а на третий проходили плановые мероприятия. Бригада рабочих простояла три дня.

***

В результате «глобальных реформ» через два года вуз признали неэффективным. Учащиеся в массовом порядке переводились в другие учебные заведения, в университет перестали поступать на платную форму обучения. Количество студентов уменьшилось вдвое. Творческие, заметные в городе профессора и доценты бежали от безумных реформ, часть деканов уволились, многих заменили в процессе реформирования. Университет обнищал и обескровился.

На этом фоне предстояла новая аккредитация. По всем критериям вуз не соответствовал статусу университета. Преподавателей с научными степенями не хватало, защит не было, научная работа не велась, в разных инстанциях лежали