Горький привкус любви - Борис Александрович Титов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она привела его к себе, обработала раны и попыталась накормить. Но мальчик почти не притронулся к еде, хотя ее мама Олеся Викторовна выставила на стол все самое вкусное, что нашлось в доме.
Мальчика звали Володей. Рос он с матерью-алкоголичкой, которая, в очередной раз напившись, сгорела в постели от непотушенной сигареты. После чего мальчик оказался в интернате.
Вечером Галина Николаевна отвела Володю в интернат, где представилась его родственницей и заявила, что будет его навещать.
Никто не возражал.
Домой Галина Николаевна вернулась в полном смятении: перед глазами стояли окровавленное лицо Володи, его отрешенный взгляд. От жалости к мальчику у нее сжималось сердце. Промаявшись всю ночь, наутро она решительным шагом вошла в комнату Олеси Викторовны и с порога заявила:
– Мама, я хочу усыновить Володю.
Почему-то Олеся Викторовна ничуть не удивилась. Повернувшись к дочери, она спокойно сказала:
– А знаешь, Галочка, я ведь всю ночь глаз не сомкнула – все думала об этом мальчике. Ты приняла правильное решение. Конечно, мы его усыновим.
***
Все документы на усыновление оформили на удивление легко и быстро. И для двоих женщин и мальчика началась новая жизнь.
У Володи обнаружились феноменальные способности к музыке. Олеся Викторовна за три года прошла с ним семилетний курс музыкальной школы. Он не просто прекрасно играл на фортепиано – он играл гениально. Вдобавок ко всему он начал сочинять музыку и в этом тоже преуспел. Его произведения были весьма и весьма необычны, но у людей, слушающих их, бегали мурашки по телу, и они понимали, что их создал необыкновенно талантливый человек. Несколько его опусов включил в свой репертуар филармонический оркестр. Женщины гордились им и радовались его успехам.
– Счастье вернулось в наш дом! – не уставала повторять Олеся Викторовна.
Но со временем в поведении Володи стали появляться странности. Он то уходил в себя и сутками напролет сидел, запершись, у себя в комнате, ни с кем не желая общаться, то говорил без умолку, часто стихами, смысл которых был понятен разве что ему самому. В шестнадцать лет объявил себя Иеронимом Босхом. Утверждал, что дух великого художника вселился в него и он должен выразить в музыке все его полотна. Окружающие поначалу воспринимали это как чудачества гения, потом появилась гиперреактивность, доведшая его до бессонницы и истощения. Наконец, все вылилось в агрессивное поведение. Он с бранью и кулаками набрасывался на знакомых и незнакомых людей. К счастью, рядом почти всегда оказывалась Галина Николаевна или Олеся Викторовна, а в их присутствии Володя обычно быстро успокаивался. Он называл их мамами и безгранично любил и уважал.
Однажды позвонили из школы и попросили забрать разбушевавшегося Володю. Олеся Викторовна пошла за ним, но кто-то из родителей напуганных учеников уже вызвал скорую – и его увезли в психиатрическую больницу. Там ему поставили страшный диагноз: маниакально-депрессивный психоз.
Во время ремиссий он часами играл на фортепиано. Музыка была трагической и мощной. Записывать сочинения он категорически отказывался, считая их бездарными. Олеся Викторовна втайне от него делала магнитофонные записи, а затем переводила их в ноты. В редкие теперь периоды затишья болезни Володя становился удивительно кротким и погруженным в себя. В такие моменты его необыкновенно красивое одухотворенное лицо напоминало лик святого, а широко распахнутые ярко-голубые глаза излучали прямо-таки неземной свет. Володя подходил к Олесе Викторовне, нежно обнимал за плечи и спрашивал:
– Покажешь, что у нас там получилось?
Он правил клавир, и миру являлся очередной шедевр.
Но приступы случались все чаще и чаще, причем каждый последующий протекал тяжелее, чем предыдущий. Его и без того бледное лицо становилось серым и изможденным, воспаленные глаза лихорадочно блестели огненно-синим цветом, отчего становилось не по себе. В эти моменты он походил на врубелевского Демона. Погруженный в бездну, наполненную галлюцинациями, он впадал в буйство. «Мамы» уже не могли с ним справляться и вынуждены были отправлять его в лечебницу.
***
Пришел срок прохождения Галины Николаевны по конкурсу. Кафедра единодушно рекомендовала ее на должность доцента. Но окончательное решение должен был принять совет университета.
Ученый секретарь монотонно перечисляла имена соискателей:
– …Балуев, какие будут предложения?
– Поддержать, – вяло прозвучало из зала.
– Следующая кандидатура на замещение должности доцента по кафедре философии – Галина Николаевна Павлова, – объявила секретарь. Мотивированное заключение кафедры положительное, за три последних года опубликовано пять статей, курсы повышения квалификации пройдены. Какие…
– А сколько ей лет? – неожиданно перебил ее ректор.
– Сейчас посмотрю, – растерянно ответила секретарь и склонилась над бумагами. – Вот, нашла! Галине Николаевне шестьдесят два года.
– А не кажется ли вам, уважаемый Егор Степанович, что кафедру пора омолаживать? – обратился ректор к завкафедрой.
Наступила неловкая пауза. Хамская выходка Кежаева повергла большинство присутствующих в шок.
– Ну что же вы? Продолжайте, – как ни в чем не бывало обратился Александр Степанович к секретарю.
– Да-да, конечно, – дрожащим голосом ответила та. – Итак, какие будут предложения?
– Безусловно, поддержать! – выкрикнул с места Константин Константинович.
Секретарь облегченно выдохнула и продолжила процедуру переизбрания.
Томительный процесс подсчета голосов прошел на редкость быстро – соискателей было немного. Теперь редкая кандидатура избиралась единогласно – настала пора выяснения отношений. Желающих показать фигу в кармане находилось немало.
– И в заключение, – дрожащим голосом произнес председатель счетной комиссии, – результаты голосования на замещение вакантной должности доцента кафедры философии по кандидатуре Павловой Галины Николаевны. «За» – 5, «против» – 29, воздержавшихся – нет.
Унасекомленный совет по одному намеку ректора сделал свое грязное дело.
Это был триумфом Кежаева.
– Я здесь совершенно случайно узнал, – сказал Константин Константинович Глебу Владимировичу, когда они выходили из зала, – что слово «кежай» означает злой.
– Ну, что ж – как говорится, Бог шельму метит.
***
Вступив в должность ректора, Кежаев на заседании совета университета определил новые задачи и объявил программу реформирования вуза с целью превращения его в университет европейского образца. На трибуну поочередно поднимались Лев Соломонович Риарский, Ирина Аполлоновна Плотникова и Владимир Иванович Гусев. Пресмыкавшиеся перед предыдущим ректором, чтобы добиться его расположения и войти в обойму «нужных людей», теперь они без тени смущения говорили о том, как деспотичен он был и как демократичен Александр Степанович, как деградировал университет в последние годы правления Сергея Павловича и какой свежий творческий импульс он получил с приходом нового ректора, как одобряют они его стремление к реформам и с какой страстью готовы служить для него опорой в этом нелегком деле.
***
У преподобного
