Дочь понтифика - Дарио Фо

– Эк тебя угораздило! Где болит-то?

– К сожалению, везде. Нос разбит, губы распухли, говорю еле-еле. А кто тебе рассказал, что со мной случилось?

– Брат женщины, которая тебе помогала.

– Кузнец?

– Да. Но он думает, что с тобой ничего серьезного.

– Может быть, и так, но все кости ломит, вздохнуть больно и хочется закрыть глаза.

Альфонсо горестно качает головой:

– Увы, в этой глухомани не найти порядочного лекаря. Дай-ка я сам попробую. Думаю, получится. Давай-ка снимем с тебя рубашку.

Лукреция пытается отодвинуться:

– Ай! Лучше не надо! Не трогай меня!

– Не бойся, – успокаивает он. – Уж кто-кто, а я-то знаю, как лечатся ушибы и вывихи – падал чаще, чем надо. Еще бы, с малых лет верхом. И себя научился врачевать, и других бедолаг. У меня с собой льняное масло и кое-что еще. Поверь мне, больнее не будет.

Так, приговаривая, Альфонсо стягивает с Лукреции рубашку, смачивает ладонь маслом и осторожными движениями начинает втирать его в кожу жены от плеч и ниже.

Она не сопротивляется и только просит:

– Ой! Потише! Хватит, милый!

– Потерпи еще чуток. А теперь попробуй перевернуться на живот.

Ей это удается.

Она то и дело продолжает вскрикивать, но постепенно стоны ее приобретают новую тональность:

– Ах! Ох! – и дыхание становится неровным.

Альфонсо шепчет:

– Если хочешь, я перестану.

– Нет, нет, ради бога, я чувствую, что мне уже лучше, даже совсем хорошо. Продолжай, милый. Ни капли не больно. Я люблю тебя. Помажь еще. И вот тут тоже. И тут… И тут… Кажется, из ада я перебралась в чистилище, а скоро буду в раю.

Что страстно любила Лукреция

Лукреция страстно любила поэзию, сказочные истории, а еще больше – живопись, особенно картины, на которых реальность соседствует с фантастикой, а радости бытия с ужасом смерти, – как у фламандского художника Иеронима Босха, слава которого дошла в те времена и до Италии. Впрочем, к чему далеко ходить – и в самой Ферраре, в палаццо Скифанойя, стены были расписаны сюжетами, привлекавшими Лукрецию. Взять хоть Зал месяцев. На фресках в верхней части стен, ближе к потолку, изображены несущиеся на роскошных колесницах олимпийские боги, покровительствующие временам года; посередине – знаки зодиака: Овен, Рак Лев, Дева и другие; а еще ниже – сцены обычной мирской суеты: то белые кролики обоих полов, вожделенно бегающие друг за другом, то юноши и девушки, обнимающиеся и обменивающиеся быстрыми поцелуями, то множество младенцев, смеющихся и плачущих. Именно здесь, перед этой фреской, исполненной ароматом весны и восторгом зарождающейся жизни, Лукреция в один прекрасный день почувствовала головокружение и едва не упала в обморок. Слава богу, кто-то из свитских дам успел ее подхватить, а другие запричитали: «Какое счастье! Наша госпожа беременна!»

Вечером в доме дʼЭсте устраивают большое торжество: еще бы, наконец-то родится долгожданный наследник! Герцог счастлив, Альфонсо радуется не меньше, его поздравляют придворные и друзья. Звучат шутки, молодежь позволяет себе и довольно сальные; старшие стараются пропускать их мимо ушей.

Во время застолья Лукреция обнимает мужа и шепчет ему на ухо:

– Мне хотелось бы отпраздновать событие, повторив нашу первую ночь.

Альфонсо тихонько отвечает:

– Ты не поверишь: я только что и сам подумал о том же.

И, не сговариваясь, они восклицают хором: «Зáмок в зáмке!»

Присутствующие с недоумением переглядываются.

Никогда не давайте оружия тем, кто может выстрелить из него в вас

Следя за этими событиями, мы совсем упустили из виду Чезаре. Может быть, время укротило его неистовый нрав? Ничего подобного. Как раз когда срок беременности сестры перевалил за три месяца, до Феррары дошла весть об очередном неблаговидном поступке брата. Пядь за пядью продолжая завоевывать Романью и споткнувшись о сопротивление города Камерино, он попросил урбинского герцога Гвидобальдо да Монтефельтро одолжить ему штурмовую артиллерию. Тот поначалу отказал, но потом, опасаясь недовольства Ватикана, согласился. И что же? Получив пушки, Чезаре 20 июня 1502 года повернул пушки против самого Гвидобальдо и победоносно вошел с армией в Урбино! Бедный Монтефельтро едва успел бежать и чуть позже писал кардиналу Джулиано делла Ровере: «Кроме жизни я смог спасти только камзол и рубашку. Никогда прежде не видел такой неблагодарности, столь подлого коварства!»[29]

Гвидобальдо да Монтефельтро

Лукреция чуть не плачет: «Какой позор! Чем можно оправдать подобное варварское вероломство? Платить злом за добро – последнее дело».

Если бы последнее! Через пару дней – опять новость: из Тибра выловлен труп Асторре Манфреди, синьора Фаэнцы, который после захвата этого города был стараниями Чезаре заключен в подземелье замка святого Ангела. Убийство тоже лежит на совести любимого сына папы, в этом были уверены абсолютно все.

Тяжкие переживания, а также влажная жара, окутавшая окрестности Феррары, дурно влияли на самочувствие Лукреции. По совету врачей она перебралась из загородной резиденции во дворец Бельфьоре. Как оказалось, напрасно: в середине июля в Ферраре началась ужасная эпидемия лихорадки, не обошедшая стороной и беременную женщину. Окружающие даже опасались за ее жизнь. В это время к Лукреции совершенно неожиданно приехал старший брат.

В тот день из ее покоев доносились яростные крики. Никто не знает, о чем именно шел гневный диалог – ругались на валенсийском диалекте. Последствия же известны точно: в ночь на 5 сентября в ужасных мучениях Лукреция родила недоношенную мертвую девочку.

ДʼЭсте и весь их город в печали. Радостное ожидание обернулось безысходным горем. Альфонсо совсем потерял голову.

Однажды вечером обессилевшая Лукреция лежит в постели. Ударом ноги распахнув дверь, входит муж, садится на край кровати и молча смотрит в окно.

Измученная недомоганием жена едва слышно просит:

– Будь добр, поменяй мне на лбу холодный компресс, я вся горю, я больше не могу…

Альфонсо без слов берет подсохшую примочку, смачивает в тазу и небрежно кидает на голову супруги. Ледяная вода струйками стекает ей на плечи и шею.

Лукреция зябко вздрагивает:

– Что ты делаешь? Что с тобой?

Альфонсо молчит.

Она повторяет:

– Что с тобой? Скажи хоть одно слово!

Альфонсо оборачивается к ней и сухо отвечает:

– Одно – пожалуйста: ничего.

– Как это – ничего? – с обидой переспрашивает Лукреция. – Почему ты так холоден со мной?

Альфонсо, глядя в сторону, резко отвечает:

– Сказано же тебе, я в порядке, оставь меня в покое.

Она в гневе приподнимается на подушках:

– Вот и молчи, я сама прекрасно вижу, в чем дело. Ты гневаешься на меня за то, что я не сумела родить сына. А он тебе ой как нужен! Все твои мысли у