Дочь понтифика - Дарио Фо

рассматриваться как достоинство. Такое порой случается или, лучше сказать, случалось в шестнадцатом веке.

Элементарная математика и высокая поэзия

Мы вновь в палаццо Бельфьоре. Приглашенные сочинители и слушатели ожидают начала очередного литературного вечера. Волнуется составитель его программы Эрколе Строцци, щебечут свитские дамы: Лукреции все нет и нет. Обычно она не опаздывает.

Наконец хозяйка появляется. С отрешенным бледным лицом проходит через зал, ни с кем не здороваясь. Садится в кресло рядом с камином и вдруг начинает плакать, закрыв глаза руками. Присутствующие смущены.

Строцци склоняется к ней и спрашивает:

– Что случилось, синьора?

Лукреция вытирает платочком слезы, силится что-то сказать, но не может вымолвить ни единого внятного слова.

В кружке гостей один из них, бородатый молодой человек, негромко говорит:

– Дайте мадонне Лукреции прийти в себя. Ее можно понять. Вероятно, нашу хозяйку выбили из колеи вести об убийстве.

– О каком убийстве, синьор Лудовико?

– Вы еще не знаете? Впрочем, я и сам узнал совсем недавно. Чезаре Борджиа избавился в Сенигаллии от некоторых своих друзей.

Кто-то нервно выдохнул:

– Избавился?

– Да, но промедли он, мадонне Лукреции пришлось бы оплакивать брата.

– Вы хотите сказать, что зрел заговор?

– Это несомненно, – подтверждает бородатый, которого называют Лудовико. Его фамилия Ариосто.

– Значит, – звучит чей-то голос, – Чезаре не мог поступить иначе. Это было бы нелепо. Кажется, такой казус юристы называют необходимой самообороной.

Красавчик, стоящий рядом с Эрколе Строцци, задумчиво произносит:

– Я бы поостерегся выносить суждения сходу. Сначала надо выяснить подробности.

– Что тут еще выяснять? – возражает Ариосто. – Нам такое наблюдать не впервой. Кто-то хочет расправиться с кем-то. Тот, что проворней, стирает нерасторопного с лица земли. Это как дважды два, элементарная математика.

– Все верно, – вновь вмешивается красавчик, сосед Эрколе Строцци. – Только не элементарная, а житейская. Важен не сюжет полемики, а способ ее ведения: побеждает тот, кто первым перережет глотку другому. А мы тем временем соревнуемся в красноречии, причмокивая на слове «труп», словно произносим «фрукт». И это кажется допустимым, более или менее приемлемым – во всяком случае, не мешающим ежедневному существованию. Убийство за обедом, богохульство на богослужении становятся в наши дни нормой. Не удивлюсь, если окажется, что шкафы этого прекрасного дворца битком набиты скелетами. Наша хозяйка в отчаянии от поступков, приписываемых ее брату, а ведь по нынешним временам совершенное им – совершенная мелочь, плюнуть да растереть.

– Если не ошибаюсь, – спрашивает Лукреция, встав из кресла и подойдя к оратору, – вы синьор Пьетро Бембо[31]?

– Да, это я, мадонна.

Она:

– Надеюсь когда-нибудь увидеть вас еще раз, синьор, – и направляется к дверям.

Строцци, сопровождая ее, на ходу просит гостей понять ситуацию и не особенно задерживаться.

Пьетро Бембо

Все торопливо начинают покидать зал. То же самое собирается сделать и Бембо, но Эрколе подает знак, чтобы тот следовал за ним, и через минуту они в комнате, выходящей на балкон, где уже успела устроиться Лукреция.

– Подойдите ближе, синьор, если вам не трудно, – зовет она.

Бембо делает несколько шагов и останавливается возле нее.

– Синьора… – смущенно начинает он.

Настроение Лукреции резко меняется.

Она с улыбкой берет Пьетро за руку и напевает веселый мотивчик:

– До чего же хорош ты собой!

Твой портрет – ежечасно со мной,

И его я к груди прижимаю любя:

Обнимая его – обнимаю тебя.

Если ж чувства ответного нет —

Забери у меня свой портрет!

Бембо смотрит на нее с удивлением:

– Мадонна, вероятно, вы приняли меня за кого-то другого…

– Ничего подобного, – смеется Лукреция, – просто мне неожиданно вспомнилась простонародная песенка, которую римские девушки поют о своих милых. Не обращайте внимания.

– Синьора, – набирается смелости Бембо, – каким-то странным образом я чувствую себя унесенным за пределы обычного времени и пространства, – это ощущение подарили мне вы, и видит бог, я не хочу возвращаться обратно.

– Как сказано! Как сказано! – восклицает Лукреция. – Вам дано излагать самые тонкие мысли с удивительной простотой. Заходите еще, мы снова будем удивлять друг друга!

Эрколе Строцци, опираясь на костыль, торопливо следует за Бембо, широкими шагами идущим по улицам Феррары, ничего вокруг себя не замечая.

– Вы говорили мне, что она очаровательна и прелестна. Зачем так обманывать старого друга, мой дорогой Эрколе?

– Почему обманывать?

– Потому что Лукреция более чем прелестна и очаровательна: она выше всяких слов! Я шел по проволоке, протянутой над бездной; вдруг яркий луч солнца брызнул мне в глаза и ослепил; я оступился – и лечу вниз, и я счастлив, чем бы ни окончился этот полет.

– Жаль, нет бумаги, – хмыкает Строцци, останавливаясь и переводя дыхание, – а то бы я записал ваши речи, мой дорогой Пьетро: они хоть и не в рифму, но самая настоящая поэзия!

Бембо пристально смотрит на приятеля и говорит с улыбкой:

– Уверяю вас, Эрколе, не рифма делает стихи стихами, а чувство… Скоро ли вы вновь увидите мадонну Лукрецию?

– Через несколько дней она вновь дает бал в палаццо Бельфьоре.

– Вы приглашены? – восклицает Бембо. – А я?

– А вы, как я понимаю, – отвечает Строцци, – уже и не нуждаетесь в приглашении.

Любовь до гроба

Дворец Бельфьоре сиял блеском гирлянд и украшений, словно соревнуясь своим праздничным убранством с многоцветными платьями и камзолами принарядившихся гостей. Стоял поздний вечер 15 января, дул сильный ветер, гоня по небу темные тучи, но вдруг как по волшебству прояснилось, и луна загорелась ярким зеленоватым светом. Строцци и Бембо вдвоем стояли у одного из окон.

– Где ж она? – нетерпеливо спрашивает Бембо.

– Придет, придет, – отвечает Строцци, кладя руку на плечо приятеля. – Она ведь хозяйка бала, еще бы ей не прийти.

И как в воду глядел: в сопровождении нескольких дам входит Лукреция в красной накидке, останавливается под восхищенными взглядами и обводит глазами зал. Встретив ответный взор Бембо, решительно направляется к нему и, подойдя, говорит:

– Синьор Пьетро, я уверена, что от вас можно ждать какого-нибудь неожиданного наблюдения, которое натолкнет меня на ответный парадокс.

Бембо трепетно и осторожно принимает протянутую Лукрецией ладонь и, оставив слегка удивленного Эрколе в одиночестве, ведет даму за собой.

Они подходят к окну, выходящему в парк.

Пьетро отдергивает штору и просит, указывая на луну:

– Мадонна, поглядите туда:

Луна, едва поднявшись в высоту,

Вновь скрылась в облаках мало-помалу:

Она, увидев вашу красоту,

Свое несовершенство осознала.

– Это нечестно! – смеется Лукреция, – стихами я вам ответить не смогу, особенно такими хорошими.