Дочь понтифика - Дарио Фо

которую все вокруг называли доброй самаритянкой, умерла. Один лишь Господь знает, какое место уготовано ей на небесах. Мы же, монахини и послушницы Сакро-Монто, от имени которых написано это послание, просим вас, монсеньоры, почтить память почившей с миром».

Закончив чтение, папесса отложила листки и оглядела молчащих прелатов:

– Мне кажется, письмо не может быть оставлено без внимания. Я смиренно прошу вас утвердить специальное постановление, гарантирующее монахиням обители милосердия право и в дальнейшем управлять монастырем совершенно независимо, свободно расширять свою деятельность и действовать без ограничений и запретов. Голосуем?

Решение было принято единогласно. Аплодисменты.

На этом заседании консистории присутствовали среди прочих и представители Феррары. Их глубоко впечатлили легкость и естественность, с какими Лукреция, заставив напыщенных и гордых кардиналов следить за каждым произнесенным ею словом, исполнила роль главы Церкви, исполненную, в свою очередь, высокого значения. Без наставлений и досужих нравоучений дочь папы сумела напомнить прелатам об истинной цели их служения, о милосердии и помощи ближнему. Замысел Александра VI удался: мнение о его дочери изменилось.

Сама себе посредница

Представители Феррары были упомянуты в нашем рассказе не просто так: одновременно с исполнением обязанностей папессы Лукреции пришлось от имени семьи принять участие в обсуждении собственного брачного контракта – понтифик и от этой проблемы до поры до времени демонстративно отстранился. Дескать, она дама самостоятельная, а лично ему ничего не надо, к чему же входить в мелочи? Мелочи, впрочем, были довольно существенными. Эрколе д’Эсте был полон решимости продать сына задорого. Он хотел немалого: двести тысяч дукатов приданого плюс обширные территории с замками, плюс привилегии для несовершеннолетних детей герцога, плюс полная отмена ежегодного налога за право владения Феррарой. Лукреция особенно не спорила, что, в общем, естественно: как-никак ей предстояло войти в семью, всё это получающую.

Понтифик, освободившись от прочих дел, вступил в переговоры на самом последнем этапе и как бы нехотя уступил непомерным требованиям герцога. Но мы-то понимаем, что игра была заранее обдуманной: мол, любящий отец готов на что угодно ради счастья единственной дочери и не желает торговаться с будущими свойственниками. Роль, несомненно, выигрышная.

1 сентября 1501 года в Ферраре было торжественно отмечено подписание брачного контракта. Лукреция же готовилась в Риме к скорому путешествию. Настроение ее было двойственным: с одной стороны, она избавлялась от близкого соседства с ненавистным братом, с другой – договор предусматривал, что двухлетний Родриго, сын от второго брака, с матерью в герцогство Феррарское не поедет, ни общаться, ни даже видеться с ним Лукреция не будет. Излишне говорить, как это ее печалило.

6 января 1502 года кортеж, прибывший из Феррары за невестой, покидал Ватикан. Шел снег. Бернардо Костабили, один из посланников герцогства, сообщает, что «его святейшество печально ходил по дворцу от окна к окну, до конца следя за отъездом любимой дочери».

Вскоре кавалькада скрылась из глаз. Лукреция сидит на коне не боком, как принято у женщин, а по-мужски. Поэтому на ней широкие турецкие брюки, вроде тех, что надевают мусульманки, путешествуя верхом.

Чтобы путь не стал слишком утомительным, кортеж делал в протяженной дороге из Рима в Феррару долгие промежуточные остановки, в некоторых городах даже трехдневные. В Фолиньо приехавших встретила торжественная процессия, возглавляемая конной группой. Следом за ней двигались повозки с аллегорическими живыми фигурами: девушки изображали нимф, юноши – фавнов. Вот Аполлон, вот Дионис, три полуобнаженных Грации, Вулкан с Венерой… Декламация, пение, музыка оркестра. Акробаты идут, балансируя, по веревке, натянутой на столбах, стоящих между дворцами. Смотрите, этот канатоходец вот-вот упадет! Но к нему подлетает трапеция, фигляр ловко цепляется за нее и уносится прочь. Овации. А теперь – выборы королевы красоты. Как знать заранее, кому достанется главный приз? Ура, вот неожиданность – побеждает Лукреция! Юноша, одетый Парисом, вручает ей золотое яблоко[28].

Кортеж поднимается на Апеннины, чтобы спустится в Романью. На перевале, что, впрочем, вполне нормально на такой высоте над уровнем моря, вновь валит снег. К счастью, в Урбино предусмотрена остановка. Во дворце Монтефельтро приехавших принимает Елизавета Гонзага. Лукреция греется у камина, потрясшего ее своей величиной: около него могли бы, не теснясь, встать человек пятьдесят.

В последние дни января прибывают в Болонью, а оттуда в замок Бентивольо. До Феррары остается всего двадцать миль.

Едва Лукреция поднялась в предназначенную для нее опочивальню, как у ворот замка послышались стук копыт и громкие голоса. Мост начали уже поднимать на ночь, когда какой-то всадник в маске, с риском для жизни перемахнув через ров, влетел, пришпоривая коня, во двор, и продемонстрировал, как свидетельствуют очевидцы, поистине цирковой номер вольтижировки: соскакивание со скакуна, прыжок в седло сбоку, сед обеими ногами на правую сторону седла, сед в седло лицом к крупу, стойка на седле на ногах… Стража грозно вопрошает, кто он таков.

Наездник отвечает с насмешливым раздражением:

– Разве не ясно? Ослепли, что ли, – не узнаете куртку и знаки различия? Я посланник герцога Феррары с письмом к мадонне Лукреции. Пусть прекрасная дама подойдет к окну!

Конь поднимается на дыбы и гарцует на задних ногах.

Лукреция выглядывает из опочивальни:

– Какое же послание вы хотите мне вручить?

Скакун опускается на передние колени, а всадник говорит:

– Я и есть то самое письмо, это себя я хочу вам вручить, мадам!

Он срывает с лица маску и сбрасывает с плеч полосатую куртку герцогского курьера. Перед потрясенными зрителями – Альфонсо д’Эсте.

Лукреция не может сдержать веселого изумления:

– Спасибо! Я давно ждала такого послания. Поднимайтесь ко мне, пожалуйста! Можете даже верхóм, если хотите!

Он пешком мигом взлетает по лестнице. Они оказываются вдвоем.

– Позвольте, мой любезный друг, – произносит Лукреция, – обнять вас.

– Вы сошли с ума? – отвечает Альфонсо. – До первой ночи? Где ж такое видано?

Опешив на минуту от залпа вопросов, Лукреция разражается смехом. Альфонсо присоединяется и целует ее, приподняв за талию. Затем следует приглашение к столу. Молодой дʼЭсте велит сервировать обильную трапезу: конная скачка и долгожданное свидание возбудили его аппетит.

За едой Лукреция говорит:

– Хотелось бы, чтобы ты кое-что объяснил.

– Слушаю, синьора.

– Скажи-ка, Альфонсо, как понять произошедшую с тобой поистине волшебную метаморфозу? Еще недавно при одном упоминании моего имени ты корчил кислую мину. Герцог – и не только он – сетовал, что сама мысль о браке с женщиной вроде меня приводит тебя в неистовство. Ты направо и налево твердил, что видишь во мне нечто дьявольское…

– Я и сейчас так говорю: ты дьявольски хороша!

– Очень смешно. Каламбурь сколько хочешь, если нравится. Однако, поскольку ты отказываешься указать истинную