Дочь понтифика - Дарио Фо

но это категорически исключено. Меня охватывает глубочайшее отвращение при одной только мысли о возможной, пусть даже и случайной, встрече с убийцей по имени Чезаре».

Папа тотчас пишет ответ. Гонцу приказано спешить, он сменяет в пути двух лошадей и вручает Лукреции письмо, гласящее: «Дорогая! Больше всего на свете мне хочется, чтобы ты почувствовала всю силу любви, которую я к тебе испытываю. Но ты, кажется, не хочешь верить моим словам. Раз так, сразу же перейду к делу. Есть одна задумка, неосуществимая без твоего участия. Обсуждать ее детали в письмах или через посредников никак невозможно. Пожалуйста, приезжай как можно скорее. Что касается твоего брата, то я обещаю оградить тебя от встречи с ним. Тем более что он в Романье и нескоро оттуда вернется».

Через несколько дней Лукреция уже в Риме. Но живет она не в своем доме и не в папском дворце, а у Джулии Фарнезе и решительно отказывается посетить Ватикан – слишком уж много болезненных воспоминаний с ним связано.

Не хочешь там – найдется другое место. В то время в Вечном городе велись широкомасштабные раскопки случайно обнаруженного Золотого дома – величественного дворца, возведенного при императоре Нероне. Один за другим вновь появлялись на свет законсервированные временем и землей великолепные залы с сохранившимися на стенах фресками. Александр VI, памятуя волнение, с каким осматривала Лукреция эти свидетельства славной старины, предлагает дочери встретиться с ним в одном из новооткрытых помещений неронова Золотого дома – естественно, сделав их на это время запретными для всех других досужих любителей древности. «Мы, – обещает понтифик, – будем одни, и никто нам не помешает». Лукреция соглашается, и они встречаются перед фреской, изображающей фавнов и танцующих нимф. Садятся на удобную скамейку, неловко обнимаются в молчании. Разговор начинает папа.

– Доченька, мне правда страшно жаль, что за все случившиеся отдуваться приходиться тебе. Это просто рок: кто-то хитрит, комбинирует, порой и кровушку где пустит, а ты платишь. Но в целом-то семейство Борджиа только выиграло!

– Очень мило, папа, что ты наконец-то откровенен. Но ведь не до конца: имя того, за чьи манипуляции мне приходится расплачиваться, не названо.

– Не ты одна, дочь моя, расплачиваешься. Я тоже плачу́ страданием, осознавая свою косвенную вину. Честное слово, даже подумывал вычеркнуть Чезаре из нашей жизни. Но, поразмыслив, воздержался от столь радикального решения. Сама посуди: оставленный без строгого пригляда, он, не дай бог, легкомысленно затеет нечто столь непотребное, что и себя обречет на погибель, и имя Борджиа покроет несмываемым позором.

– Вполне представимо. Но пока ты надеешься, будто под строгим приглядом черная овца может стать белоснежным агнцем, меня все вокруг будут по-прежнему считать не более чем аппетитной приманкой, на которую ловят неосмотрительную дичь, чтобы приготовить из нее рагу. Иными словами, как только мой очередной муж, пусть даже любящий и обожаемый, становится бесполезен для семейства Борджиа, брак тем или иным образом немедленно аннулируется.

– Вот! – воскликнул понтифик. – Именно в этом суть дела. Я хочу и готов сделать все возможное, чтобы истинный образ моей девочки был восстановлен во всей чистоте.

– И как же ты собираешься поступить?

– Сначала ответь на вопрос, Лукреция. Какой город Италии тебе больше всех по сердцу?

– Ой, отец, не хитри, ты знаешь ответ. Мы уже однажды говорили об этом по другому поводу. Конечно Феррара.

– Отлично. Но почему именно она?

– Потому что люди там радушны, благосклонны к другим и чужды мелочных забот.

– Спора нет. Прибавим к этому дворцы дивной красоты и то, что водный поток По раздваивается, как бы двумя руками обнимая возлюбленную Феррару. Не забудем и про рынки, заваленные товаром со всей Европы, и про университет, блещущий именами прославленных ученых, литераторов и поэтов.

– И про лучший, должно быть, в Италии театр. Какие спектакли я видела там, какие комедии! А чистый неиспорченный народный язык!.. Но прости, я не ошибаюсь: ты хочешь отправить меня в Феррару?

– Наконец-то догадалась.

– И я смогу сама выбирать себе друзей? И любимых? И даже, если к тому пойдет, мужа? Или ты уже выбрал за меня?

– Играй мы в жё-де-пом[27], я бы сказал, что ты послала мне резкий мяч. Но мы не играем – и не в жё-де-пом. Я не учел, что веду разговор с дочерью, отлично усвоившей от отца искусство острой беседы. Что ты хочешь от меня услышать?

– Ничего, кроме правды. Прошу тебя, не надо ходить вокруг да около, чтобы потом неожиданно оглушить. Я ведь не раз сталкивалась с тем, как ловко ты раскидываешь тенета, оставляя в западне маленькое отверстие – единственное, в которое можно проскользнуть. Вот и сейчас все думала: и какой же у него план? Кого нынче прочат мне в супруги для осуществления семейных замыслов?

– Нет-нет, Лукреция. Ты ошибаешься. Нет никаких таких замыслов. Речь о восстановлении твоей репутации, и впрямь слегка подмоченной, – и только об этом. Итак, в Ферраре ты не будешь ни в чем нуждаться, получишь поддержку самых высоких лиц, достойные тебя почет и уважение и такое место в обществе, которое избавит не только от сплетен и домыслов, но даже и от двусмысленных намеков.

– Поняла! Слов больше не надо. Значит, вот кто твой избранник: я предназначена сыну Эрколе д’Эсте, феррарского герцога.

– Умница!

– Но ведь его зовут Альфонсо – как и моего любимого мужа, убитого кое-кем из нашей семьи! Тебя это не смущает?

– Случайное совпадение, что ж тут попишешь? И не надо, пожалуйста, поминать о той истории, а то я могу разволноваться. Кстати, вы, кажется, уже мельком встречались с этим Альфонсо – здесь, в Риме. Как он тебе показался?

– Я тогда не слишком пристально его рассматривала. А теперь стоит ли об этом толковать? Дареному коню в зубы не смотрят.

– Тоже мне, конь!

– Да уж. Далеко на нем не ускачешь. Однако мне, видимо, суждено стать при нем кобылкой.

– Не паясничай, а будь добра подумать на досуге о моем предложении.

Эрколе д’Эсте

Альфонсо д’Эсте

Примерно в то же время в Ферраре, в Алмазном дворце, почти полностью уже достроенном, разразилась буря. Окна второго этажа шумно захлопывались одно за другим.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении становится ясно, что порывы яростной стихии налетают не снаружи, а изнутри и окна закрывают для того, чтобы на улицу и в здания напротив не доносились звуки урагана, бушующего дворце вокруг слова «женитьба».

Кто же и почему устроил бурную перепалку? Ее участники – герцог Эрколе д’Эсте