Прощай, Грушовка! - Галина Василевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дай мне почитать листовку. А то не буду знать, что расклеиваю.
Я зажгла коптилку. Витя достал из-за пазухи листовку. Я думала, листовки маленькие, несколько слов — и все. А эта — большая.
«Союз белорусской молодежи — фашистская западня», — прочитала я.
Витя тихонько вышел из кухни и осторожно, чтоб никто не слышал, спустился по лестнице вниз. А я продолжала читать.
Вначале в листовке говорилось о том, что дала Советская власть молодежи: школы, техникумы, институты, для отдыха — пионерские лагеря, кино, театры, парки и стадионы.
Затем я прочитала в листовке, во что превратили фашисты Минск. Они разрушили город, осквернили, парк имени Горького превращен гитлеровцами в место для пыток и виселиц… Ежедневно реками льется кровь женщин, детей и стариков, расстрелянных и повешенных. Тысячи юношей и девушек угнали в Германию, в рабство…
Вернулся Витя, принес палку, обмотал ее лоскутом, крепко обвязал нитками, и получилась кисть.
— Все, пошли.
— Нужно маме сказать, где мы.
Витя приоткрыл дверь комнаты и тихо сказал:
— Мама, мы с Таней посидим на скамейке возле дома. Подышим свежим воздухом.
— Только не долго, — отозвалась мама.
Черное небо опустилось на землю. Ни звезд, ни луны, ни освещенного окна. Кромешная тьма. Витя вел меня за руку. Шли крадучись. Витя остановился, вглядываясь в темноту. Наконец наклонился и что-то поднял, не выпуская моей руки.
— Что ты взял, Витя?
— Тихо. Не называй меня. Банку взял… с клеем.
Опять шли молча.
— Куда мы идем? — шепотом спросила я.
— К магазину. Молчи.
Мы шли, останавливались, прислушивались, делали несколько шагов и опять прислушивались. Я сжала Витину руку, мы проходили мимо дома, в котором жил Антон Соловьев.
— Что тебе? — спросил Витя.
— Давай наклеим на этот дом. Пусть позлится утром.
— Давай!
Мы остановились. На улице послышались шаги. У дома полицая рос большой куст сирени. Мы присели под кустом, притаились, даже дышать боялись. Глаза привыкли к темноте. Прошли двое немцев — патруль. Подождали, пока отойдут подальше. Витя зашевелился, достал из-за пазухи листовку, пригляделся, на какой стороне напечатано, и протянул мне:
— Подержи.
Я держала листовку в руках, пока он макнул кисть в банку, потом намазал клеем обратную сторону листовки, взял из моих рук и прилепил на стену у окна — повыше, чтобы издалека было видно.
У сарая залаяла собака. Ну и пусть лает, мы листовку уже наклеили, успели. Тихонько-тихонько, крадучись, пригнувшись, мы пошли дальше.
— Ты чего лаешь? Ну-ка, поглядим, кто тут есть, — услышали мы голос Антона.
Он подошел к сараю, собака заскулила, увидев хозяина.
— Никого нет, зря ты, брат, разошелся, — успокоил полицай пса. Тот еще раза два тявкнул и залез в будку. Слышно было, как залязгала цепь.
Мы прятались у соседнего дома. А вдруг Антон обойдет вокруг своего дома и обнаружит листовку? Клей еще свежий, значит, только что прилепили. И тогда спустит своего пса с цепи, и тот сразу нас отыщет, мы же совсем близко. Надо было обойти этот проклятый дом. Это я виновата, подбила Витю. А теперь из-за меня все погибнет: и листовки не расклеим, и нас самих схватят.
Но Антона волновал только сарай, где спрятано награбленное добро. Раз на добро никто не посягает, значит, можно спать спокойно.
И полицай ушел в дом.
Следующую листовку мы наклеили у магазина, потом на столбе, на заборе. Заклеивали листовками немецкие приказы с фашистской свастикой наверху.
Брат вырыл ножом небольшое углубление, бросил туда банку, кисть и засыпал все землей. Возвращаясь, мы обошли дворами дом полицая.
На кухне вымыли руки. Витя тихонько запел:
Но добьют, и песня в том порука,
Всех врагов в атаке огневой
Три танкиста, три веселых друга,
Экипаж машины боевой…
— А Глаша не услышит?
— Пусть слышит, — ответил Витя. — Она свои песни отпела, теперь наш черед. Мы эту песню на работе поем. И ничего. Однажды даже «Интернационал» пели.
— Зачем вы это делаете?
— Пусть они не думают, будто все у них идет прекрасно. А теперь спать.
10
Проснулись от грохота: стреляли пушки. Где-то совсем рядом идет бой. Грохот все ближе и ближе. И зарево вспыхивает все ярче. Я вскочила с постели, подбежала к окну и разочарованная опустилась на табуретку. Грохотал гром, сверкала молния, дождь барабанил по стеклу. От сильного ветра шатались, потрескивали деревья.
Я снова залезла под одеяло и накрылась с головой. Гроза стихла только под утро. По улице бежали ручьи, дождь вымыл тротуары; как отполированные, блестели булыжники на мостовой; зазеленела трава. От земли, словно на пашне ранней весной, поднимался пар. И чудилось, будто нет никакой войны, нет фрицев, а есть только эта очищенная земля, согретая теплыми лучами…
С работы прибежал Витя. Он никогда не приходил домой в рабочее время — отлучиться было невозможно. И вдруг он неожиданно появился и сразу бросился к тайнику возле печки. Кусок жести, прибитый на полу, у печки, приподнимали. Под ним был устроен тайник. Брат вынул из тайника какой-то предмет, завернутый в тряпку. Витя сказал:
— Ночью арестовали Элика и Славку. Толю пока не взяли.
И опять он убежал — может быть, перепрятать вещь из тайника или предупредить кого-нибудь из ребят.
В доме у нас переполох.
— Галстуки, — вспомнила мама.
Я схватила узел с лоскутами, в которых были спрятаны галстуки. В шкафу висело мое довоенное зимнее пальто. На швейной машине лежала маленькая подушечка, из нее торчали иголки. Рядом лежали нитки. Я взяла пальто, отпорола внизу подкладку, вывернула и к чехлу с ватой пришила свои галстуки. Подкладку мама аккуратно подшила. В это время я стояла у окна и смотрела на улицу, не идет ли кто чужой. Прятать галстуки в тайник я не хотела: вдруг загорится дом?
Весь день мы ждали, что фашисты придут за нами.
Чего только я не передумала в тот день! Что случилось? Почему арестовали Элика и Славку? Все в голове у меня перепуталось. Почему-то вспомнила, как Славка, еще до войны, отдал за маленькую живую черепаху финский нож. Потом по всему поселку искал для своей черепахи листы свежей капусты и брал ее с собой гулять на лужок у пруда.
И когда послышался стук в дверь, мы все обмерли, подумали: пришли за нами.
— Фашисты стучат не так, — успокоила нас мама. И пошла открывать.
За дверью стояла Лёдзя. Она вошла в комнату крадучись и тихо-тихо заговорила:
— Арестовали Эрика Потоцкого. Илевич предупредил меня, он рассказал мне, как Эрик договорился со своими железнодорожниками податься в партизаны, но кто-то из солдат его предал. Меня сейчас никто не видел, — торопливо добавила она, — возле дома никого нет. Я пойду. Мне нельзя быть у вас, я понимаю.
Мы опять остались одни.
Потоцкий в тюрьме. Элика и Славку тоже арестовали.
Что их ждет? Мы боялись ложиться спать, боялись раздеваться. А Витя все не приходил. Может, и его арестовали, только мы ничего не знаем? Сидим здесь, как в западне, и ждем.
Вернулся брат поздно. Он и Толя видели маму Элика. Она плачет, рассказывает и плачет, никак не может смириться с тем, что произошло…
Ночью к Элику постучали. В последнее время он спал неспокойно. Он вскочил, бросился к двери, спрашивает:
— Кто там? — И тут же успокоил мать: — Это свой, Степан, не волнуйся.
Открыл дверь. Они о чем-то поговорили со Степаном. Потом Элик вернулся в комнату.
— Я к Славке схожу.
— Ночью?! — испугалась мать.
— Очень нужно, мама. Дело есть к Славке. Я прошу тебя, не волнуйся. Я должен видеть отца. Скоро мы с ним вместе домой придем.
И он выбежал из дома. А мать бросилась следом. Глядит — впереди идет Элик, а за ним трое мужчин в телогрейках. Она подумала, что они из лесу. Элик в последнее время постоянно говорил об отце и партизанах.
Толик Полозов сказал матери Элика:
— Этой ночью у Славки искали оружие, а потом увезли его самого в машине.
Она ужаснулась:
— А я думала, Элик в лес пошел к партизанам. Мне показалось, он поверил, будто за ним из леса приехали, от отца. А оно вон как получилось…
Ребята не могли ее успокоить…
У нашего подъезда я встретила Зинку, теперь она «руководительница». Одета в серо-зеленую форму, на левом рукаве — бело-красно-белая повязка, с левой стороны на кармане — эмблема: ромб, на темном фоне, снизу и сверху, два креста, посредине написано «СБМ» (Союз белорусской молодежи). «Б» перекрещивают меч и лопата.