Алый Крик - Себастьян де Кастелл

Девушка привела меня в обнесённый каменными стенами монастырский комплекс. Её малиновая одежда без рукавов открывала гибкие плечи и руки, увитые серебряными цепочками, которые заканчивались кольцами на каждом из пальцев, включая и большие. Локоны, выбивавшиеся из-под капюшона сестры – ещё более ярко-рыжие, чем у меня – придавали ансамблю странно милитаристский вид. Монастырь Алых Слов мог бы стать прекрасной крепостью; и, как предположил Бинто, впервые увидев его издалека, стены повторяли изгибы хребта, словно на горы вылили из гигантского котла расплавленный камень. Однако, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что стены построены из обычных блоков, какие можно найти в любых цитаделях по всему континенту. С другой стороны, масштабы сооружения говорили о десятилетиях терпеливого труда мастеров. Это место равно подходило и для войны, и для научных исследований.

– Вы с мальчиком пойдёте в исповедальню и будете ждать настоятельниц, – сообщила мне монахиня, указывая на арочный вход, который вёл в небольшое увенчанное куполом здание в центре монастырской территории. – Прикоснётесь к чему-нибудь внутри – и отправитесь вниз с горы гораздо более коротким и быстрым путём, чем прибыли сюда. А если попробуете выйти без разрешения, мы с сёстрами переломаем вам ноги и будем дубасить, пока настоятельницы не решат, что с вами покончено.

Она посмотрела на Бинто. Тот по-прежнему восседал на спине Квадлопо и с благоговением оглядывал двор.

– Слушает ли меня ребёнок?

– Он не слышит, – сказала я, сохраняя хладнокровие.

Молодая монахиня подошла и ущипнула Бинто за ногу. Мальчик обернулся.

– Больно! – сказал он. – Зачем ты…

– Будешь всё делать так же, как вот эта уродливая стерва, понятно? – ответила монахиня с помощью пальцев.

Меня впечатлило, как быстро она распознала именно тот особый язык жестов, который использовался в Саду Безмолвия – хотя в мире их было наверняка немало, – и насколько хорошо им владеет.

Бинто растерянно посмотрел на меня и потёр больное место на бедре.

– Почему эта милая девушка причиняет мне боль, Добрая Собака? Я что-то сделал не так?

– Это не твоя вина. Просто у девушки сегодня плохой день. У неё очень болит челюсть.

Монашка обернулась.

– О чём это ты?..

Вот сейчас Дюррал непременно попросил бы меня упомянуть, что насилие – не путь аргоси. Энна же, со своей стороны, заметила бы, что у аргоси четыре Пути – Вода, Ветер, Гром и Камень, и для каждого есть своё время и место. Дюррал, несмотря на свои примечательные навыки в арта эрес, тогда возразил бы, что мир в основном покрыт водой, а не громом, и именно это должно направлять молодого тейзана. А Энна бы улыбнулась, покивала, крепко поцеловала его в губы и сказала, что он очень проницателен.

Позже она невзначай упомянула бы, что большие крепкие мужчины могут позволить себе проигнорировать мелкие акты насилия, совершённые против них – потому что зачинщики едва ли осмелятся повторить это в будущем.

Дюррал, уяснив мнение Энны по данному вопросу, не позволил бы мне той ночью лечь спать, не напомнив, что аргоси – со своими четырьмя Путями и семью талантами – должны обеспечить себе безопасность, не прибегая к несуразным кулачным боям со всяким вспыльчивым деревенщиной.

Я? Ну, я с такой силой врезала монахине, что она закружилась – будто мы с ней отплясывали на местном фестивале.

Потом она подскочила ко мне, сжав кулаки, готовая к драке. Это произвело на меня впечатление, и я вделала ей ещё раз – в то же место.

– Не вздумай разевать рот, – предупредила я, когда она уставилась на меня с земли. – Хочешь, чтобы я следовала твоим правилам? Ладно. У меня есть дело в этих стенах, и я намерена довести его до конца. Если это означает терпеть твои оскорбления, что ж, сестра, я слышала и похуже. Но попробуй только ещё раз прикоснуться к мальчику без его согласия – и я возьму тебя, твоих матерей-настоятельниц и всех остальных мерзких тварей, которые тут обитают, и растолкую вам, что такое Путь Грома. Ты поняла?

Монахиня сплюнула на землю.

– Аргоси!

– Чертовски верно, – сказала я и сняла Бинто с седла Квадлопо, поставив на землю.

Я взяла его за руку, и мы вдвоём направились к исповедальне.

Подойдя к узкому зданию, мы с Бинто посмотрели вверх и увидели лица, вырезанные над каждым из семи арочных проёмов. Некоторые лица были хмурыми, другие скалили зубы, третьи безумно смеялись.

– Что это за место? – спросил Бинто.

Я не знала, как изобразить слово «исповедальня», поэтому просто ответила:

– Место, где делают признания.

– В чём мы должны признаться?

Я толкнула ближайшую дверь и повела Бинто внутрь.

– Прямо сейчас? Признаю́сь: мне не очень-то нравятся эти монахини.

Глава 17

Матери-настоятельницы

Всего их было семеро. Семь матерей-настоятельниц, облачённых в малиновые одежды без рукавов. Их руки обвивали серебряные цепочки – как и у молодой монахини снаружи. Тяжёлые чёрные плащи покрывали их плечи и волочились по полу. Они вошли в исповедальню через семь разных дверей. Под их чёрными капюшонами я заметила пряди волос того же оттенка, что и у девушки, приведшей меня сюда. Однако они не походили на родственниц, поэтому я предположила, что волосы крашеные. Возможно, окрашивание являлось частью какой-нибудь духовной практики их ордена.

Четыре женщины были пожилыми – что неудивительно для настоятельниц монастыря. Ещё двоим я дала бы на вид лет тридцать-сорок, а одной – не больше двадцати. Это тоже не вызывало нареканий: в конце концов, не могут же все матриархи быть семидесятилетними. Но вот что меня изумило (хотя, возможно, я просто мало смыслю в религиозных иерархиях): две настоятельницы оказались мужчинами.

– Тебя не оскорбляет наше присутствие? – спросил младший из них, заняв место в кругу настоятельниц, которые обступили меня со всех сторон.

Судя по его тону, парня не волновали мои предубеждения по отношению к нему. Гораздо больше он интересовался тем, что они могут сказать обо мне самой.

– Мы матери, поскольку каждая из нас рождает своё искусство. И не принципиально, что там у нас болтается между ног.

– Почему этот человек одет как монахиня? – жестами спросил Бинто.

Никто не ответил.

– Простите, – сказала я. – Мы просто не ожидали, что мать-настоятельница окажется…

Второй мужчина, с крючковатым носом и лицом сморщенным, как мокрая кожа, слишком долго пролежавшая на солнце, щёлкнул пальцами, привлекая моё внимание.

Мгновение он смотрел на меня, а потом начал произносить слова с такой быстротой, что я едва понимала, где заканчивается одно и начинается следующее:

– Мать. Мама. Мамочка. Матереубийство. Матка. Старая дама. Воспитательница. Карательница. Приёмная мать. Прароди… Ага, вот! Да. Вы все видите?

Настоятельницы с обеих сторон от старика покивали:

– Приёмная мать.

Молодой человек щёлкнул пальцами, заставив меня повернуть голову в его сторону.

– Скажи нам, девочка-сирота, помог ли удочерившей тебя женщине факт наличия у неё утробы и стала ли она таким образом хорошей приёмной матерью?

– А имелась ли у неё вообще утроба? – спросила одна из женщин с обычным ехидством,