За что мы любим женщин (сборник) - Мирча Кэртэреску

Она была бы идеалом красоты практически для всего человечества. Ее бы продавали и покупали, наряду с шафраном, корицей и орихалком, в далеких портах. Мощные ноги богини, подпирающей угол храма, огромные груди, которые она выставляла вперед с гордостью, с какой римская матрона выставляла вперед своих детей («Вот мои сокровища!»), волосы Магдалины из Магдалин, стать из золота и слоновой кости — она была бы гордостью гаремов и властительницей философов мира. Голая, она излучала столько света, что все остальные тела в маленьком заливе приобретали пепельный цвет трупов. Ее груди, и это отмечалось тут же, были единственными, достойными такого звания: у других женщин были разве что молочные железы, а то и просто сосцы. Темная зона меж ягодиц время от времени показывала, лениво и преднамеренно, кофейного цвета звездочку и еще какое-то сложно-бахромчатое образование, похожее на то, что высовывается из створок морской раковины. Когда она раскидывалась на спине, пучок золотого шнура отбрасывал на живот сноп света. А когда она переворачивалась, над ягодицами, змеясь по треугольной подушечке, выступала татуировка с драконами.

Я находился десять дней, день за днем, вблизи ее большого и мощного тела, вблизи ее кожи, которую, вместо бронзы, все гуще и гуще покрывал налет феромонов. В этой тоге из феромонов она входила и в море, всегда только по колено, всегда грудь вперед, рисуясь на лазури сосцами и нежной округлостью под ними. Потом делала несколько шагов по золотой дорожке, нагибалась и брала в ладони какую-нибудь медузу, зная, что все на нее смотрят, что она — средостение моря. Когда она снова растягивалась подле меня (увы, в том же метре песка и обломков ракушек), с мягкими линзами воды на коже и с пропитанными солью волосами, я вбирал в грудь воздух, и этот воздух, который я сдергивал с ее тела, проникал мне в альвеолы и потом в кровь, а кровь спускалась в артерии пениса, открывая там клапаны и наполняя разгоряченные ткани. Я вжимался в песок, я кусал его, я бы съел море, как огромную устрицу, я бы сгрыз облака. Я весь, с головы до ног, превращался в пенис, вздутый лихорадкой и безумием.

Какого она могла быть возраста, эта женщина из сметаны и золота? Я дал бы ей от пятнадцати до семнадцати миллиардов лет. От пенного пузыря универсумов отделилась одна капля и стала раздуваться, постепенно творя наш мир. Светлая материя и материя темная состязались в сотворении галактик: медовые соты, скопления биллионов золотых капель. В каждой галактике сотни миллиардов звезд произвели химические элементы — благословенную землю планет. А на том обломке, на котором живем мы, в море из соленого стекла появились бактерии и черви, губки и трилобиты, наутилусы и целаканты. Когда же моря отступили, на их влажных берегах остались земноводные и рептилии. И в черных лесах закишели птицы и млекопитающие. И неуклюжие гуманоиды шагнули в саванну. Породы и виды уничтожали друг друга, народы истребляли народы, цивилизации возникали и исчезали («Где Ксеркс, где Артаксеркс?»), апокалипсисы наступали и проходили («Рушатся башни: ирреальные Иерусалим Александрия Вена Лондон Рим…»), библиотеки писались и поджигались, и в конце концов одна женщина понесла от воеводы-вампира, и яйцеклетка, делясь и разрастаясь, повторила сотворение мира, и эмбрион превратился в девочку, комочком сжавшуюся в матке, и девочка вышла из мускульного мяча, как из круглого моря, и выросла, и унаследовала землю. Потому что весь мир существует для того, чтобы попасть в обладание к красивой женщине.

Золотой бомбой прозвали ее очень скоро обитатели пляжа, голые мужчины и женщины, загорающие у моря. Они чернели, а она день ото дня становилась все белее и мраморнее. Женщины ели ее глазами наряду с мужчинами, начиная понимать Сафо и Билитис. Что они до сих пор находили в волосатых сатирах, с которыми сожительствовали? Как позволяли ранить себя, ночь за ночью, их грубыми орудиями для совокупления? Когда любовь, эротика, порно, касание сосков и раздвижение губ пальцами и языком или только разгоряченным дыханием так очевидно связано с игрой изгибов, складок и выделений женского тела? И не всякого тела, а только той, что лежала сейчас на подстилке, скрестив ноги, разговаривая по мобильнику, улыбаясь и поигрывая золотой цепочкой, которая сверкала у нее на ноге, обвивая щиколотку великанши.

Бомба? Скорее ракета, посланная в постель каждому, кто видел ее хотя бы раз, рассеянно подставляющую себя, голую, солнцу среди пляжной толчеи. Да, я не то чтобы представлял себе, я знал, что в темноте каждого гостиничного номера, поздней ночью каждый мужчина до смерти пугал свою женщину, меся и пронзая ее не с ленцой притершихся партнеров («прости, я тебя не ушиб?.. я не царапаю тебя бородой?..»), но с отчаянным неистовством, которого не было даже в начале их связи и не могло быть, потому что бедные Мада или Ката были простые женщины, а мужчине нужно гораздо больше, чтобы взорваться вулканом, затопляя горящей лавой мраморные города у своего подножья. Ему нужно сидеть верхом на крестце золотой бомбы. Ночь за ночью каждый, уходя в свою женщину, уходил на самом деле только в женщину с золотым лобком, которая оставляла после себя на песке вмятину в форме виолончели.

В мой последний приморский день того лета, после утренней поддержки неба своим теменем кариатиды, после разговоров по мобильнику, бликующему на ее лице, женщина, спрофилированная на ветре и раковинах, после полудня не вернулась на пляж, и я уже знал, что ее диск погрузился в море. Достаточно было поглядеть вокруг, чтобы понять: она ушла. Мужчины и женщины лежали врастяжку на песке обуглившиеся, тлеющие… Через трещины кожи выступали ребра, покрытые солью. Само море наполнилось вязкими водорослями, окурками и обрывками бумаги. Я много часов слонялся по пляжу, давая волнам мочить мне босые ноги. Вечером подцепил в баре какую-то женщину и потом всю ночь, среди секса, смачивал ее слезами и слюной. Плача над ничтожеством женского тела (Мады или Каты), в которое я входил не как в храм, а как в забегаловку, я знал, что никогда больше не увижу медово-млечную нереиду из залива меж дамбами, в золоте волос, прикрывающих ее, как плети и гроздья лозы, как завитки капители, как мережа спиралей и пружинок.

За что мы любим женщин

За то, что у них круглые груди с сосками, которые набухают под блузкой, когда им холодно, за то, что у них большая и выпуклая попа, за то, что у них нежные, как у ребенка, личики, за то, что у них полные губы, ладные зубы и язычки, которые не вызывают брезгливости. За то, что от них не пахнет потом или плохим табаком и на верхней губе не выступают капельки. За то, что они улыбаются всем встречным маленьким детям. За то, что ходят по улице, распрямив плечи, с поднятой головой и не отвечают на твои взгляды, когда ты пялишься на них, как маньяк. За то, что невероятно храбро справляются с рабством своей деликатной анатомии. За то, что в постели смелы и изобретательны не из любви к разврату, а из любви к тебе, которую хотят выказать. За то, что делают всю мелкую и муторную работу по дому, не хвастаясь этим и не требуя благодарности. За то, что не читают порножурналы и не ходят на порносайты. За то, что носят разные побрякушки, которые подбирают к нарядам по каким-то своим сложным и непонятным правилам. За то, что раскрашивают лица с сосредоточенностью вдохновенного актера. За то, что одержимы изысками Джакометти. За то, что происходят от девочек. За то, что красят ногти на ногах. За то, что, когда играют в шахматы, в вист или в пинг-понг, им все равно, кто выиграет. За то, что аккуратно правят своими машинами, которые убраны, как конфетки, и стоят под твоим восхищенным взглядом на светофоре, когда ты идешь перед ними по зебре. За то, что у них такая манера решать проблемы, что просто с ума сойти. За то, что у них такая манера думать, что просто с ума сойти. За то, что они говорят тебе «люблю» как раз тогда, когда любят тебя меньше всего, в качестве компенсации. За то, что не мастурбируют. За то, что по временам у них бывают мелкие болячки: ломота в костях, запор, мозоль, и тогда ты вдруг понимаешь, что женщины — тоже люди, люди, как ты. За то, что пишут либо крайне деликатно, перебирая мелкие наблюдения и тонкие психологические нюансы, либо брутально и экскрементально, чтобы их не дай бог не причислили к женской литературе. За то, что они потрясающие читательницы, для которых пишется три четверти всей поэзии и прозы мира. За то, что сходят с ума по роллинговской «Энджи». За то, что тащатся от Коэна. За то, что ведут непримиримую и необъяснимую войну против тараканов на кухне. За то, что даже самая крутая бизнесвумен носит трусики с трогательными цветочками и кружевцами. За то, что так дивно развешивать сушить на балконе трусики своей женщины, мокрые штучки, черные, красные, белые, удивляясь, какими маленькими они скроены. За то, что в фильмах они никогда не принимают душ перед тем, как заняться любовью, но это только в фильмах. За то, что с ними никогда не придешь к согласию по поводу красоты другой женщины или другого мужчины. За то, что они принимают жизнь всерьез, за то, что, похоже, и правда верят в реальность. За то, что их искренне волнует, у кого с кем роман из телевизионных звезд. За то, что они держат в голове имена киноактрис и актеров, даже самых мелких. За то, что, если эмбрион не подвергать действию гормонов, из него всегда развивается женщина. За то, что они не клеят красавчиков, которых видят в троллейбусе. За то, что пьют всякую дрянь вроде мартини-оранж, джин-тоника или ванильной колы. За то, что не кладут тебе руку пониже спины, кроме как на рекламах. За то, что их не возбуждает мысль о насилии, вопреки мужским представлениям. За то, что они блондинки, брюнетки, рыжие, нежные, ласковые, возбудимые, за то, что каждый раз испытывают оргазм. За то, что если не испытывают, то и не притворяются. За то, что самый дивный момент дня — это утренний кофе, когда вы грызете бисквиты и обсуждаете планы на день. За то, что они женщины, за то, что не мужчины и не что-либо другое. За то, что из них мы вышли и в них возвращаемся, и наш ум совершает обороты, как тяжелая планета, все снова и снова, только вокруг них.