Смертельный удар - Ричард Цвирлей

что ей обо всем этом думать. Вместо того, чтобы помочь ей, он испугался и сбежал. Она решила, что потом найдет его и скажет все, что она о нем думает. Он ведь бросил ее в момент, когда ей больше всего нужна была поддержка.

– Ты сможешь опознать тех парней, с которыми осталась твоя подруга? – спросил сержант.

– Не знаю, – колебалась она. – Они были такие странные. Все были одинаково одеты. В камуфляжных брюках, черных военных ботинках, черных куртках. И все бритые наголо.

– Скинхеды, – сказал тот, что задержал ее у входа в амфитеатр. Он сидел на стуле у стены и до этого не проронил ни слова. Он внимательно слушал и время от времени что-то записывал в блокноте.

– Какие еще скинхеды? – спросил сержант, посмотрев вправо на коллегу в гражданской одежде. Никогда прежде он о них не слышал. Он знал, что в Польше есть гитовцы, хиппи, панки и попперсы, но скинхеды? Это что-то новое.

– Это новое движение, от английского слова skinheads – бритологоловые. Я видел несколько человек в Яроцине. Это движение пока не очень распространено в Польше. На Западе с ними уже серьезные проблемы. Они исповедуют культ силы. Кроме того, их идеология схожа с фашистской. Это такие неофашисты.

– У нас, в Польше, есть неофашисты? – удивился Коваль. – Как это возможно? В стране, где фашизм считается позорным? – он не мог поверить.

– Говорят, что они очень агрессивные, но я точно не знаю. Так о них говорят. По крайней мере здесь, в Яроцине. Два дня назад несколько бритоголовых избили панка. Сначала обрезали ему ирокез…

– Это еще что такое?

– Гребень на голове. Волосы смачивают водой с сахаром, чтобы они стояли.

– Они побрили его наголо?

– Да. На него напали четыре скинхеда, побрили и избили так сильно, что его забрала скорая.

– Ну и компанию нашла твоя подруга, – прокомментировал новости сержант, обращаясь к Касе.

– Поэтому я переживаю за нее. Я все это время переживала, что она не вернулась на ночь. Я ее повсюду искала, но она как сквозь землю провалилась. Но сейчас я только злюсь, раз вы ее задержали. Не знаю, во что она влипла, но она неплохой человек.

Сержант Коваль не любил сообщать плохие новости. Он всегда старался переложить такие обязанности на других. Но сегодня не было никого, кто мог бы его выручить. Он ведь не мог поручить курсанту провести вместо него допрос. Он посмотрел на Залевского, разглядывающего свои ботинки, потом встал из-за стола и подошел к окну. Выглянул наружу. К комиссариату подъехала машина, из которой вышел Мирек Бродяк, а за ним неуклюже выкатился Теофиль Олькевич в своем тесном пиджаке. Коваль обернулся и посмотрел на девушку. Окинул взглядом кабинет, который ему предоставили, чтобы он мог с ней поговорить. Он удивился, потому что только сейчас заметил, что он ничем не отличается от тех, что были в их комиссариате в Познани. Такой же серый линолеум на полу, такие же наполовину зеленые стены, никаких картин, плакатов или календарей, то есть ничего, что отвлекало бы внимание во время допроса.

Он наконец решился.

– Твоя подруга… мы ее нашли, но… все указывает на то, что… – Девушка с беспокойством смотрела на сержанта. Наверное, она почувствовала, что что-то не так, что с Иолантой случилось что-то плохое.

– Дело в том, что она…

– Что она сделала? – спросила дрожащим голосом Кася.

– Она ничего не сделала, то есть я не знаю, что она сделала. Мы знаем, что она, наверное… мертва. То есть ее убили.

Прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошло, что сказал милиционер.

Она вскочила на ноги и закричала.

– Это неправда. Она ведь должна была поехать через неделю в ГДР. Она получила путевку в международный лагерь. Все уже оплачено…

Она замолчала, поняв, что говорит чепуху.

Она шлепнулась на стул, и тогда ей стало плохо. Она вдруг почувствовала, что все вокруг начинает кружится, а она сама куда-то проваливается.

Залевский схватил ее крепкой рукой в последний момент.

г. Познань

19:01

Тунё Клык оперся о красно-белое ограждение, отгораживающее остановку от проезжей части. Он стоял лицом к зданию «Балтики». Напротив, со стороны ул. Звежинецкой, был популярный кинотеатр, название которого дало название всему зданию, а со стороны Грюнвальдской, там, где он стоял, на первом этаже был книжный магазин. Однако Тунё не смотрел на витрины, потому что там не было ничего интересного для него. Его не интересовали книги. Он считал, что можно читать разве что газеты, чтобы узнать, что происходит на чемпионате, и с кем играл «Лех», а в книгах не было ничего настолько увлекательного, как успехи и поражения познанской футбольной команды. Чтение книг отнимало время, а на хлеб от этого не перепадало. Поэтому Тунё читал только последнюю страницу «Познанского экспресса» и ничего больше. Не смотрел он и на экспозицию Центрального управления народных и художественных ремесел, в которой были красивые куклы в краковских костюмах, топорики горцев и ловицкие коврики. Народное искусство тоже его не интересовало. Если книги еще могли пригодится в трудных ситуациях, например, подпереть шкафчик на кухне, если ножка отломалась, или как он в прошлом году, сдал на макулатуру двадцать кило каких-то старых немецких книг, которые нашел на чердаке, за что получил пятнадцать рулонов туалетной бумаги, то народные сувениры ни на что не годились.

Тунё посмотрел вверх, на окна на втором этаже. В последней квартире слева была одна квартира с кухней и ванной. Тунё смотрел на завешенное шторами окно, и его распирала гордость, потому что это был солидный дом. Ему, наверное, сто лет, но такое здание еще и не то выдержит, даже штукатурка не осыпается, может, немного, но не такими большими кусками, как в домах на Красной Армии или Рыбаках. Вот где ужас. А этот дом такой презентабельный. До войны, если строили, то на века.

Тунё чувствовал себя как владелец всего дома, хоть он им не был, а все его имущество – это два костюма, две пары ботинок, картина с несуществующим мостом в Хвалишево и золотой зуб. Но ему было всего пятьдесят. Он был – так ему, по крайней мере, казалось – относительно молодым, и все у него было еще впереди, тем более в последние годы, когда он начал работать на Толстого Ричи, дела у него шли хорошо.

Он смотрел на окна на втором этаже, потому что он недавно был в той квартире, и она ему очень понравилась. Большая комната, в которой гордо стоял