Неврозы. Теория и терапия - Виктор Эмиль Франкл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время терапии пациентка получала три раза в день две таблетки миоскаина Е, и доктор советовал ей говорить самой себе: «Сердце должно биться еще чаще. Я постараюсь потерять сознание на улице». Он советовал в качестве тренировки специально подыскивать все неприятные ей ситуации, а не избегать их. Фокальная санация под защитой пенициллина. Спустя две недели после поступления пациентка сообщила следующее: «Я чувствую себя хорошо, и сердцебиение меня почти не беспокоит. Сердцебиение меня не пугает, потому что ничего со мной произойти не может. Приступы страха полностью исчезли. Я почти здорова». После выписки, спустя 17 дней, она сказала следующее: «Если у меня и возникает сердцебиение, я говорю себе: “Пусть сердце бьется еще сильнее”. Тогда оно прекращается, а раньше становилось только сильнее, потому что я думала: “Боже мой, со мной что-то не так”. Я всегда думала, что у меня случится удар. Я ведь не знала, что со мной. На улице я боялась упасть в обморок. Теперь страха нет».
Итак, мы обнаружили, что страх перед страхом, который мы исследовали до его основания, действительно имеет под собой почву. В его основании лежит коллапсофобия, инфарктофобия или инсультофобия. Однако мы должны помнить, что страх перед страхом представляет собой вторичный страх, поскольку имеет отношение к первичному страху, который у пациента был сначала, а страх перед страхом у него появился после. В отличие от вторичного страха, у первичного страха нет основания, но есть скорее причина.
Разницу между основанием и причиной можно объяснить на примере боязни высоты. Она может быть связана с тем, что человеку становится страшно, поскольку он не обладает достаточными навыками альпиниста или хорошим снаряжением. Боязнь высоты может также проистекать из-за недостатка кислорода. В первом случае имеет место боязнь высоты как трусость, во втором это высотная болезнь. Первый имеет основание, а второй – причину. Первое – это нечто психическое, а второе – соматическое. Разница между психическим основанием и соматической причиной становится ясной из следующего примера: лук не является основанием к плачу, но может стать причиной слезного выделения. И наоборот, щекотка является не основанием к смеху (а шутка могла бы, но скорее причиной, которая вызывает рефлекс смеха.
Какая же соматическая причина у первичного страха наших пациентов? Мы не раз обнаруживали, что в основании агорафобии часто лежит гипертиреоз. Однако это не означает, что гипертиреоз сам по себе способен вызвать полноценный невроз страха в смысле соматогенного псевдоневроза, ведь в конечном счете в качестве следствия и сопровождающего явления гипертиреоза выступает лишь готовность к страху, а к вегетативной готовности к страху должен еще присоединиться реактивный страх ожидания, только тогда полноценный невроз страха закрепится – теперь в смысле реактивного невроза.
Здесь мы уже затронули тему невропатического основания неврозов. Об их психопатической базе речь пойдет далее. Мы согласны с Виллингером: «Чрезмерному расширению термина “невроз” противостоят серьезные основания». И вместе с ним мы сожалеем о том, что «дефляции в области психопатии и невропатии противостоит заметная инфляция в области неврозов»; так же, как Кранц, мы считаем психопатию «термином, достойным сохранения», несмотря на его возраст: он был введен Кохом в 1891 году. То же самое касается термина «невропатия». Выражением невропатии может быть симпатикотония или ваготония. В легитимности данных понятий мы не сомневаемся (Куртиус, Гофф, Виллингер). Корреляция между симпатикотонией и гипертиреозом известна: они пересекаются. Ad hoc приведем один случай.
Госпожа В., 30 лет. Обратилась к нам из-за фобических состояний. За ними просматривалась ананкастическая психопатия. Помимо психопатических тенденций, были и невропатические, в форме симпатикотонии или гипертиреоза: щитовидная железа увеличена, экзофтальм, тремор, тахикардия (частота пульса 140 в минуту), потеря веса – 5 кг, основной обмен +72 %. Психопатические и невропатические тенденции представляли конституциональную базу невроза. К ним присоединилась диспозиционная база: два года назад пациентка подверглась струмэктомии, что повлекло за собой вегетативное расстройство. В заключение произошло нарушение вегетативного баланса (и мы видим в этом кондициональную базу). После того как пациентка два месяца назад выпила крепкий кофе, не имея такой привычки, у нее произошел вегетативный приступ страха. Далее мы сталкиваемся с примечательными данными анамнеза: «После первого приступа страха мне снова становилось страшно, когда я о нем просто думала». Из этого мы можем сделать вывод, что реактивный страх ожидания получил власть над вегетативной тревожностью.
Экзистенциальный анализ данного случая обнаруживает по ту сторону психопатических и кондициональных тенденций, а также конституциональной, диспозициональной и кондициональной базы экзистенциальную подоплеку невроза; пациентка вербализует его следующим образом: «Духовный застой; я подвисла в воздухе, все мне кажется бессмысленным; больше всего мне помогало о ком-то заботиться, но теперь я одна; я бы хотела вновь обрести смысл жизни». Эти слова уже не имеют отношения к амнестическим данным пациентки. Здесь мы улавливаем скорее человеческий крик о помощи. В аналогичных случаях мы говорим об экзистенциальной фрустрации. Под ней мы понимаем фрустрацию воли к смыслу – характерное для человека стремление к максимально смыслонаполненному бытию.
Экзистенциальная фрустрация не является патологичной, лишь патогенной, и даже это необязательно, а скорее факультативно. Но когда она становится фактически патогенной, когда напрасный запрос человека к жизни делает его больным, мы называем это заболевание ноогенным неврозом. В нашем примере выше невроз не ноогенный, а реактивный. И все же мы видим, как все замкнутые круговые процессы, о которых мы говорили выше, способны разрастаться до обозначенного нами экзистенциального вакуума. Наша пациентка пыталась описать словами именно его. Если разрастание пустоты в психическом плане нужно остановить, то экзистенциальный вакуум нужно заполнить. Только в этом случае терапию можно считать полноценной, а невроз полностью преодолимым. Необходимо осмелиться и суметь войти в духовное пространство, учесть область духовного и сделать ее частью теории и терапии неврозов. В данном случае в рамках логотерапии – так мы называем психотерапию, исходящую из духовного, – нам нужно дать пациентке понять, что и ее бытие не лишено конкретного, личностного смысла.
Мы обратились к невропатическому основанию заболевания, но предполагает ли это то, что мы сложили терапевтическое оружие и пали жертвой терапевтического нигилизма или фатализма? В факте симпатикотонии или ваготонии мы еще не видим фатума. Если один человек с симпатикотонией очень тревожный, другой, с аналогичной невропатической базой, будет бодрым и бойким. Он будет как бы настороже – до самой периферии поля зрения. Здесь мы намекаем на работу, созданную на базе нашей неврологической клиники Бахстецом и Шобером, которые «заметно часто обнаруживали у настороженных, склонных к тревоге, чувствительных и легко возбудимых типов пациентов особо широкое поле зрения». Аналогично и человек с ваготонией может быть судорожно зажат и сдержан – вплоть до задержки стула в смысле спастического запора, – в то время как другой сдержан лишь в смысле погруженности в себя. Подтверждаются слова, которые Гёте написал в «Годах странствий Вильгельма Мейстера»: «От природы мы не наделены пороками, которые не могли бы стать добродетелями, и добродетелями, которые не могли бы стать пороками». То, что человек делает из своей симпатикотонии или ваготонии, как встраивает их в свою жизнь, какую жизнь строит на их основе, зависит от духовной личности, а не от тонуса симпатической системы или ваготонуса его психофизического организма. В частности, невротическая или психопатическая конституция не обязательно должны укрепиться клинически. Пока это не произошло, у нас нет права говорить больше чем о конституциональной
