Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

В заметке «Если завтра… Все-таки…», написанной в 2012 году, Роман размышляет о проекте возможной революции в стране и приходит всё к тому же выводу – «лучше не думать, что там завтра», вытягивая себя из проекта гипотетического будущего. Он отказывается от заманчивого предложения написать мини-рассказ о революции в России и берется за повесть о сегодняшней действительности, которую он видит, пусть и фрагментарно. По его мнению, «лучше уж тихо и приятно тревожиться, ощущая некое предвестие революции, чем угадывать, что там будет после нее». Ведь то, что будет после, тоже детерминировано настоящим и, пропустив это настоящее, мы упускаем и «завтра», которое становится инерционным, зависимым. Вот и в проекте жизни после возможной революции писатель приходит к выводу, что лично для него после будет всё, «как и раньше», и лишь «иллюзия появится, что не так пуста ежедневность».

Это «сегодня» пожирает будущее, травмирует его, загоняет в жесткие рамки и практически перечеркивает. Получается бесконечно длящееся вязкое настоящее без импульса прорыва в будущее. Так у Сенчина в «Елтышевых» это агрессивное настоящее, развернувшееся из-за череды ошибок, разросшихся до преступления, ставит точку на судьбе рода, фамилии, для которой будущего нет. Остается только внук, который не знает своих предков, и напоминание о роде заложено разве что в его имени – Родион.

Это общая проблема нашего времени, которое зеркально отражает постреволюционные годы ХХ века. Но если тогда произошла революция, которая преобразила и перевернула весь мир, то мы пережили контрреволюцию. Если тогда был силен революционный вектор и посыл в будущее, то теперь через откат назад мы вязнем в различных формах восприятия прошлого, которое либо разрываем на части, либо отрицаем. Настоящее не оформлено, оно сиюминутно, хаотизировано. Поэтому и будущее практически невозможно, это нечто трансцендентное, о котором завязнувшим в эмпирии даже мечтать нет смысла.

Показательный пример: как-то по местному ТВ услышал, как волонтер, рассказывающий о совершенных им добрых делах, сказал: «Мы не можем заселить Луну, поэтому прибьем гвоздь». От этого повеяло обреченностью. У страны и ее людей, ориентированных на свершения, на прорыв, логика все-таки другая: сегодня мы прибьем гвоздь, а завтра полетим на Луну и заселим ее. Собственно, гвоздь и прибивается для того, чтобы заселить Луну. Гвоздь сам по себе не имеет никакого смысла. Это просто гвоздь. А гвоздь как ступень к заселению Луны – это уже национальная идея. В этом смысл и цель.

Сейчас же, зациклившись на этом гвозде, мы даже перестаем мечтать обо всем, что не затрагивает нашего благосостояния. Ведь люди, которые не мечтают о Луне, никогда не поймут на самом деле, зачем нужен Крым – ведь столько еще гвоздей не приколочено. Да и вообще, зачем такая огромная страна с бесконечным количеством «медвежьих углов», почему бы ее не оптимизировать?

Но ведь в свое время был совершенно иной вектор. Взять, к примеру, повесть Аркадия Гайдара «Дальние страны», написанную в 1931 году. В ней развертывается кардинальная метаморфоза, преодолевающая ту обреченность, что описана в самом зачине повести: «Зимой очень скучно. Разъезд маленький. Кругом лес. Заметет зимой, завалит снегом – и высунуться некуда». Вестник преображения мира, его революции – «серебряная точка», которая сверкнула в небе на глазах у ребят – «могучий и красивый» аэроплан. Главные герои повести, подростки Петька с Васькой, провожали его глазами и заключили, что аэропланы летают только в дальние страны, о которых они мечтают, чтобы вырваться из мира, где царит скука и ничего нет. Такова инерция обреченности.

Однако дальше «стальная птица» стала возвращаться, кружить, и откровением повис вопрос: «Разве у нас дальние?» Счастье не за горами?

Вскоре из газеты выяснилось, что рядом собрались строить огромный алюминиевый завод. Внешне пустые места оказались богатыми, и скоро раскроется их мощный потенциал. Оказалось, что его попросту не знали, а потому здесь царили тоска и зима. С преображением пространства увеличивается и чувство собственной гордости, уверенности в своих силах у ребят. «А вырасту – будет еще лучше… Все дальние страны проскачу и облетаю», – мечтал Петька. Причем всё это не в дальней перспективе. Уже сейчас они стали помогать на строительстве и даже раскрыли убийство.

Всё в гайдаровской повести начинает жить новой жизнью. Безликий разъезд № 216 переименовали в станцию «Крылья самолета». Жизнь обрела стремительность, пришла в движение. Прежний мир неотвратимо менялся. Раньше было пусто, изредка гоготали гуси, а теперь – грохот, звон, треск работы, жизни: «Дальние страны, те, о которых так часто мечтали ребятишки, туже и туже смыкали кольцо, надвигались на безыменный разъезд № 216. Дальние страны с большими вокзалами, с огромными заводами, с высокими зданиями были теперь где-то уже не очень далеко».

Раньше здесь царили скука и пустота. Уезжала молодежь, так как не было работы, перспектив, как это в свое время сделал брат Павел. Он работал слесарем где-то «очень далеко», но теперь возвращается с семьей, узнав, что здесь кипит работа, новая жизнь. Дальние страны возвращаются. Мать, которая когда-то жалела о посаженных огурцах, которые пришлось бросить из-за переезда, теперь радуется возвращению старшего сына.

В финале произошла трансформация и таких фундаментальных понятий, как жизнь и смерть. Параллельно происходят праздник закладки корпуса нового завода и похороны убитого председателя. И на этих похоронах были выступления о том, что без усилий, без борьбы, без жертв «новую жизнь не создашь и не построишь». Эта устремленность в будущее у Гайдара преображала и саму смерть, которая казалась преодоленной, вместо нее – новая жизнь, и на похоронах говорили о новом заводе.

Будто слышится пасхальный возглас: «Смерти больше нет!»

Важно еще и то, что в итоге этого глобального преображения создавалось ощущение единого целого: «Всё это частицы одного огромного и сильного целого, того, что зовется Советской страной». В финале ребята наблюдают скорый поезд, который через преображенный переезд пролетел в далекую Сибирь, осваивать и дальние страны.

Движущая сила преображения – устремленность в будущее, на разрыв пространства, в дальние страны, которые становятся ближними и изменяют всё окружающее.

По сути, эта преображающая сила стала в те годы общим делом. Это вовсе не удел одиноких маргиналов, таких как Сила Игнатьевич или Шулин, чудо которого вполне может быть сведено на нет общей инерцией, когда всё ближнее, наоборот, превращается в дальнее. Это касается и людей, в отношения которых вторгается вирус отчужденности. И территорий, которые из обжитых вновь становятся «медвежьими углами».

Гайдар со своими дальними странами был не одинок. Он передавал общее настроение времени, которое жило будущим, бредило о нем с бесконечным энтузиазмом. «Рваться