Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Живая литература живет не по вчерашним часам и не по сегодняшним, а по завтрашним», – писал в свое время Евгений Замятин в статье «О литературе, революции и энтропии». Такую литературу он сравнивал с матросом, посланным на мачту в бурю. По его словам, «сейчас в литературе нужны огромные, мачтовые, аэропланные, философские кругозоры, нужны самые последние, самые страшные, самые бесстрашные “зачем?” и “а что дальше?”. Так спрашивают дети…».
В своем небольшом эссе «Завтра» Замятин обратился «не к тем, кто оглушен и сегодняшним днем, наше обращение к тем, кто видит далекое завтра, и во имя завтра, во имя человека судит сегодня». В эссе он пишет, что «завтра – непременная ересь для сегодня, обращенного в соляной столп, для вчера, рассыпавшегося в пыль. Сегодня отрицает вчера, но является отрицанием отрицания – завтра: всё это диалектически путь, грандиозной параболой уносящий мир в бесконечность. Тезис – вчера, антитезис – сегодня и синтез – завтра».
Рассуждая в статье «Пророк в своем отечестве» о рассказе Валентина Распутина «Новая профессия», Сенчин пишет, что у героя рассказа «нет толчка, чтобы взглянуть в будущее. Он живет настоящим, пользуется моментом». Будущее пугает, оно может принести только что-то худшее, чем есть сейчас. Потому как само время сюрреалистично, готово к реализации любого кошмарного сценария.
В этой же статье Роман приводит слова Распутина, написанные им в самом конце 1990-х, где Валентин Григорьевич говорит о торжестве временного в наши дни: «Мир оказался в сдвинутом положении. Где вчера и где завтра, показать нельзя; что есть сегодня – никто не ответит. Сбилась, перепуталась череда дней – точно разыгранные и неразыгранные карты, сбрасываемые в одну кучу. Всё способное выжить и неспособное имеет одинаково жалкий и неуместный вид; что нарождается и что умирает – одно от другого не отличить. Вечное приспустило свой полог, временное подняло свои стяги». Из-за всего этого и наше время в истории попросту может остаться «белым пятном», белым парусом – белой точкой, подвешенной в пустоте на белом листе бумаги.
Но как быть, если нет проекции будущего? Появляется мир пустоты, крутящейся в дурной бесконечности. Вот и у Сенчина будущее на грани перечеркнутости. Оно под большим вопросом из-за пустоты настоящего. Свирепствует только антитезис, перемоловший прошлое и доходящий до отрицания самого себя. Спасти будущее могут только дети, у которых появляются вопросы.
В романе «Елтышевы» произошел поколенческий провал – настоящее полностью перечеркнуло прошлое. В итоге за один год ушли трое мужчин из рода, два поколения: «Нет больше семьи Елтышевых». Остался лишь внук Родион, хотя даже его бабушка не могла сердцем принять, что он – родня. Но ведь не зря в имени ребенка отражается этот род, родня, родной. Хотя он и не знает ни своего деда, ни отца, ни фамилии, но в этом пятилетнем мальчике присутствует его род и есть надежда на его исправление, на перелом гнетущей инерции. В финале бабушка заметила, что глазами ребенок похож на его дядю Дениса, который был лидером и верховодил сверстниками. Поколение этого пятилетнего Родиона – открытая история, многовариантная. Можно вспомнить шукшинских «Любавиных». С этим романом при желании можно найти много параллелей. Так вот, Ивану Любавину, который в младенчестве потерял родителей, по возвращении на малую родину, говорят: «Ведь вы совсем другие стали… Совсем непохожие!» Непохожие – в лучшем смысле, произошло исправление породы. Такой вариант нельзя отрицать и в семейной истории, рассказанной Сенчиным.
«Чего вам всем надо? Чего вы хотите?» – завершает повесть Сенчина «Чего вы хотите?» крик 14-летней Даши, старшей дочери писателя, пишущего о «сегодняшней жизни в России». Девочка-подросток соприкоснулась с пустотой. Взрослые говорят, что «нету России… Точнее, людей, народа. Жизни нет…» (здесь вспоминаются беседы Саши Тишина с Безлетовым в романе Прилепина «Санькя»). Весь этот строй пустоты, мировоззренческого нигилизма взрывает ее крик в финале повести. В этом крике – не только тоска и гнев, но и надежда на преодоление инерции.
Шесть глав повести рассказывают о шести днях с декабря 2011 года по декабрь 2012-го, когда протестная активность в Москве достигла точки кипения. Тогда споры, разговоры, иногда переходящие в ссоры, о политике были перенесены родителями девочки домой, на кухню, практически как в романе Сергея Шаргунова «1993», повествующем о жизни обычной семьи на фоне известных октябрьских событий.
Даша занимается в музыкальной школе, после занятий на пианино перешла в класс фагота, так как, по словам мамы, это перспективнее – фаготисток наперечет. Профессор как-то сказал, что в ее возрасте идет построение, моделирование будущей жизни, «потом будет поздно, всё закладывается сейчас». Может так случиться, что придется всю оставшуюся жизнь заниматься нелюбимым делом, а «это – страшно». Но как начинать строить свою жизнь, свое будущее, когда всё происходящее вокруг задает массу вопросов, а то и просто пугает?
Даша переживает постоянное состояние тревоги. Кругом разговоры, что всё рухнет, что Россия погибнет. Отовсюду на девочку выливается сплошной негатив, смакуются трагедии, вырастает ощущение повседневной угрозы. «Россия гибнет, народ вымирает», русский народ «почти исчез как единое целое», у него нет никакой цели, ориентиров, происходит «покорение России» жадными иноземцами. Возникает ощущение, что герои повести «Зима», обретшие голос, поют-завывают вьюге в унисон. При этом внешне всё благополучно, да и Дашина семья стала жить лучше.
Девочка замечает, что о стране говорят так, «будто Россия ничто». Экзистенциальное переживание пустоты, личной потерянности переносится многими на страну. При этом та же Даша считает, что «География России», которую сейчас проходит в школе, – это скучно. Раньше было наоборот – тогда изучали неизвестные, далекие земли. Папа утверждает, что в русских людях иссякла пассионарность, преображающая деятельная энергия. Люди чувствуют бесконечную усталость, отчужденность. Место реальной, настоящей жизни, как и в начале 1990-х, заняла сплошная политика, которая разъединяет: «Все поносят друг друга, все друг другу враги».
Даша тоже наблюдала за протестными акциями, политическими сюжетами по компьютеру, но ее от этого клонило в сон. Вроде бы кипение жизни, ее апофеоз, но это такая же иллюзия, как летнее подобие жизни в курортном городке «Зимы». Героиня повести периодически получает грустные письма от своей подружки Алины, которая живет в «дыре», в провинциальном городке Сапожок, в двух часах езды от Рязани. На фото, которые она присылает, «облупленные дома, почти руины, парни с тупыми мордами, лужи во всю улицу». Алине из ее города кажется, что в Москве бурлит жизнь, и она мечтает переехать туда, надеется на тот самый алый парус, который изменит ее жизнь.
Но и в Москве все вокруг мыслят,
