Убик - Филип Дик

Джо бросил монету, тиканье прекратилось.

— Нам не нужны такие клиенты, — констатировал громкоговоритель.

— Когда-нибудь, — сказал с отчаянием Джо, — такие люди, как я, восстанут и ограничат ваши возможности, поставив крест на тирании гомеостатических машин. Вернутся времена, когда лучшими человеческими качествами считались сердечность и сочувствие. Тогда такой человек, как я, прошедший через тяжелые испытания и действительно нуждающийся в чашке горячего кофе для поддержания нормальной работоспособности в ситуациях, требующих от него активной деятельности, получит кофе, несмотря на то, есть у него поскред или нет. — Он поднес миниатюрную посудинкусо сливками ко рту и тотчас поставил ее обратно. — Кроме того, сливки или молоко, поданные вами, прокисшие.

Громкоговоритель молчал.

— Вы ничего не хотите предпринять в связи с этим? — полюбопытствовал Джо. — Вы много говорили, когда речь шла о деньгах.

Платная дверь открылась, и вошел Эл Хэммонд. Он приблизился к Джо и сел рядом.

— Работники моратория уже перенесли Рансайтера в вертолет, приготовились к полету и интересуются, летишь ли ты с ними.

— Ты посмотри на эти сливки, — сказал Джо, поднимая стаканчик; они осаждались твердыми комочками на стенках. — Вот, что ты получаешь за один поскред в одном из современнейших, технически наиболее развитых городов мира. Я не выйду отсюда до тех пор, пока мне не вернут деньги или не доставят свежие сливки.

Эл Хэммонд положил руку на плечо Джо и внимательно посмотрел на него.

— В чем дело, Джо?

— Сначала моя сигарета, — недоумевал Джо, — затем недействительная уже два года телефонная книга. А сейчас мне подают скисшие сливки недельной давности. Я ничего не понимаю, Эл.

— Выпей кофе без молока, — предложил Эл, — и иди к вертолету. Нужно перевезти Рансайтера в мораторий-. Остальные останутся на корабле до твоего возвращения. А потом поедем в ближайшее отделение Товарищества и составим полный отчет.

Джо поднял стаканчик и удостоверился, что кофе холодный, густой и несвежий, а на его поверхности плавает пористая плесень. Он с отвращением отставил чашку. «В чем дело? — подумал Джо. — Что со мной происходит?»

Внезапно отвращение сменилось странным, необъяснимым страхом.

— Идем же, Джо. — Эл крепко взял его за плечо. — Забудь ты кофе — это несущественно. Главное сейчас — отвезти Рансайтера до…

— Знаешь, кто дал мне этот поскред? — спросил его Джо. — Пэт Конли. И я сразу же поступил с ним, как обычно делаю с деньгами: выбросил на ветер. Отдал за чашку сваренного в прошлом году кофе. — Под тяжестью ладони Эла Хэммонда он сдвинулся с места. — Может, ты поедешь со мной? Мне нужны помощь и поддержка, особенно во время разговора с Эллой. Что ей говорить? Обвинить Рансайтера? Напомнить, что именно он решил лететь на Луну? Это ведь правда. Или придумать что-нибудь другое, например: корабль потерпел аварию, либо он умер собственной смертью?

— Но ведь Рансайтера в конце концов к ней подключат, — сказал Хэммонд, — и он скажет правду. Поэтому ничего не придумывай.

Они вышли из кафе и направились к вертолету Моратория Любимых Собратьев.

«А не лучше ли предоставить возможность Рансайтеру самому ей обо всем поведать? — размышлял Джо, входя в вертолет. — Почему бы и нет? Это его решение — лететь на Луну, пусть сам и расскажет. Он умеет с ней говорить».

— Вы готовы? — спросил фон Фогельзанг, уже сидящий за штурвалом вертолета. — Мы можем начать наш печальный путь к месту вечного покоя господина Рансайтера?

— Стартуем, — произнес Эл.

Уже в воздухе фон Фогельзанг нажал какую-то кнопку на приборной доске. Из громкоговорителей, размещенных по всей кабине, полились звуки Missa Solemnis Бетховена. Многочисленные голоса повторяли: Agnus Dei qui tollis peccata Mundi[2]; им вторил усиленный электроникой симфонический оркестр.

— Знаешь ли ты, что Тосканини, дирижируя оперой, имел привычку петь вместе с исполнителями? — спросил Джо. — И что в записи «Травиаты» его голос можно услышать во время исполнения арии Sempre Libera?

— Я не знал об этом, — ответил Эл. Он рассматривал проплывающие под ними массивные дома Цюриха.

Джо невольно отметил, что и сам присматривается к их величественному шествию.

— Libera me, Domine, — произнес он. — Что это означает?

— «Помилуй меня, Господи». Ты не знал? Странно, это знают все.

— Почему ты вспомнил эти слова?

— Из-за музыки. Этой чертовой музыки. Прошу вас, выключите динамики, — обратился он к фон Фогельзангу. — Рансайтер все равно не слышит, а я большене могу ее слушать. Тебе она тоже надоела, правда? — обратился он к Элу Хэммонду.

— Успокойся, Джо, — сказал Эл.

— Мы везем нашего умершего шефа в Мораторий Любимых Собратьев, а ты мне говоришь «успокойся», — сказал Джо. — Ты же знаешь: Рансайтер вообще мог не лететь с нами на Луну, он имел право отправить нас туда, а сам остаться в Нью-Йорке. А сейчас он, самый большой жизнелюб из всех, кого я знал…

— Ваш темнокожий товарищ дал хороший совет, — вмешался фон Фогельзанг.

— Какой?

— Чтобы вы успокоились. — Фон Фогельзанг открыл крышку у приборной доски и вручил Джо цветную коробку. — Попробуйте, господин Чип.

— Жевательная резинка с успокаивающим эффектом, — прочитал Джо на коробке, открывая ее. — Абрикосовая. Я могу ее попробовать? — спросил он Эла.

— Обязан, — ответил Хэммонд.

— Рансайтер бы не принял нейролептики в такой ситуации. Глен никогда не употреблял успокоительных средств. Знаешь, сейчас я понял одну вещь, Эл. Он отдал свою жизнь за нас. Не непосредственно, а косвенно.

— Очень косвенно, — повторил Эл. — Вот мы и на месте.

Вертолет начал снижаться на посадочную площадку, размеченную на крыше здания.

— Ты в состоянии взять себя в руки? — допытывался Эл.

— Я приду в норму лишь после того, как услышу голос Рансайтера, — сказал Джо. — Когда я удостоверюсь, что он по-прежнему — в жизни или полужизни, но существует.

— Пусть это вас не беспокоит, господа, — спокойно произнес владелец моратория. — Обычно мы добиваемся удовлетворительного потока протофазонов. По крайней мере в начале. И только позже, когда срок полужизни приближается к концу, наступает печальное время. Но если все разумно рассчитать, то можно его отодвинуть на много лет. — Он заглушил двигатель вертолета и, дотронувшись до какой-то ручки, открыл двери кабины. — Добро пожаловать в Мораторий Любимых Собраться, — произнес он, пропуская их к выходу.

— Мой секретарь, госпожа Бизон, проведет вас в переговорную. Подождите там. Надеюсь, окружающаяобстановка поможет вам обрести покой. Господина Рансайтера я доставлю туда, как только мои техники установят с ним контакт.