Тёмный мир - Генри Каттнер

Сквозь окно, которое я открыл, доносилось бряцание мечей, выстрелы и крики дерущихся, но Гаст Райми не слышал этих звуков. Своими глубокими мыслями он странствовал в иллюзорных мирах чистой абстракции.

Пальцы мои дотронулись до струн арфы, сначала неуклюже, но все с большей и большей уверенностью, по мере того, как моя память возвращалась ко мне.

Вздох струн шепотом пронесся по белой комнате. Бормотание минорных тонов в темном, низком, далеком ключе. И пока арфа раскрывала модель мозга Гаста Райми, струны под моими руками оживали все больше и больше.

Душа Гаста Райми, переведенная на чистую музыку.

Настойчиво и пронзительно зазвучала одна единственная нота, все выше и выше становился звук, исчезая в неслышимом спектре. Глубоко внизу начался сильный шум – так шумит ветер, поднимаясь и завывая, так кричит не знающая покоя чайка.

Музыка растекалась широкой рекой. Высоко-высоко, холодная, чистая и белая как вершина высокой горы, покрытой снегом, эта единственная нота пела прекрасный гимн жизни.

Громче зашумели великие ветра. Рвущее душу адажио звучало в поднимающемся потоке музыки.

Гром падающих скал – резкие стоны землетрясений и плачь наводнения, затапливающего леса и поля.

Тяжелая, как удар, нота, гулкая и неземная, и я увидел пространство между мирами, где пустая ночь космоса – как пустыня, на которой не остается следов.

Внезапно появилась веселая легкая мелодия, которая вызвала в воображении залитые солнцем поля.

Гаст Райми зашевелился. На мгновение понимание отразилось в его голубых глазах. Он увидел меня.

А я увидел, как огонь жизни погас в этом древнем, дряхлом теле.

Я понял, что он умирает, а я растревожил его долгий покой. Он уже потерял всякий контакт с жизнью.

Я продолжал играть.

Гаст Райми сидел передо мной мертвый, и последняя искра жизни угасала в его мозгу. Я заставил могучие волшебные заклинания арфы дуть сильным ветром на угасающие искры жизни Райми.

Орфею удалось вырвать мертвую Эвридику из царства Плутона, вот и я опутал паутиной музыки душу Гаста Райми, не давая ей улететь из тела.

Сначала он сопротивлялся, и я чувствовал, как его сознание пытается ускользнуть, но арфа уже нашла ключ к этому мозгу и не позволяла ему уйти. Неумолимо она тянула его к жизни.

Искорка заколебалась, пропала, вновь стала ярче. Громче запели струны. Громче стал рев волнующихся вод.

Еще выше зазвучала резкая нота, чистая как ледяной, звездный свет.

Музыка соткала паутину, заполнившую собой всю комнату.

Паутина зашевелилась.

Обернулась вокруг Гаста Райми!

И вновь в его выцветших, голубых глазах появилась искорка жизни. Он перестал бороться. Он сдался. Ему легче было вернуться обратно к жизни и позволить мне расспросить его, чем бороться с поющими струнами, которые захватывали в плен душу человека.

Бледные губы белобородого старика задвигались.

– Ганелон, – сказал он. – Я знал, кто играет на арфе. Ну что же, задавай вопросы. А затем позволь мне умереть. Я не хочу жить в дни, которые должны наступить. Но ты будешь жить, Ганелон, и тем не менее ты тоже умрешь. Это мне удалось прочитать в будущем.

Белая голова низко наклонилась. На мгновение Гаст Райми прислушался, и я прислушался за ним.

Сквозь раскрытое окно продолжали доноситься звуки свирепой битвы.

13. Война – кровавая война

Жалость захватила меня. Тень величия, которая окутывала Гаста Райми, исчезла, Передо мной сидел древний, сморщенный старик, и я на какое-то мгновение почувствовал неодолимое желание уйти и дать ему возможность уплыть в спокойные просторы мысли. Я помнил, что когда-то Гаст Райми казался мне высоким, большим человеком, хотя он никогда не был таким при моей жизни. Но в детстве я сидел у ног члена Совета и с обожанием глядел на его величественное бородатое лицо.

Возможно, в нем тогда было больше жизни, больше тепла и человечности. Сейчас же оно было мертвенно неподвижно. Оно больше напоминало лицо бога или человека, который много общался с разными богами и был почти равен им.

– Учитель, – сказал я. – Прости меня, учитель!

Его бесстрастные глаза не зажглись светом, но все же я почувствовал, как что-то в нем дрогнуло.

– Ты называешь меня учителем? – спросил он. – Ты, Ганелон? Много времени утекло с тех пор, как ты склонялся перед кем бы то ни было.

Одержанная мной победа показалась мне бессмысленной. Я наклонил голову. Да, я победил Гаста Райми, но мне не по душе такая победа.

– В конце концов, круг всегда замыкается, – спокойно сказал старик. – Мы с тобой больше сродни, чем все остальные. И я, и ты – люди, Ганелон, а не мутанты. Я позволил Медее и всем остальным пользоваться моей мудростью, потому что я предводитель Совета. Но, но…

Он заколебался.

– Уже два столетия мои мысли уносятся в даль, – спокойно продолжал он, – за понятия добра и зла, за саму жизнь и крохотные фигурки, которые двигаются как марионетки по этой жизни. Когда я пробуждался, я давал ответы на вопросы, которые знал. Это не имело значения. Я думал, что потерял всякую связь с реальной жизнью. И что, если смерть унесет молодого мужчину или женщину в Темном Мире, это не будет иметь никакого значения.

Я не мог произнести ни одного слова. Я знал, что я причинил великое зло Гасту Райми, пробудив его, заставив выйти из глубокого покоя.

Голубой взгляд неотрывно смотрел на меня.

– И я понял, что это действительно не имеет никакого значения. В твоих венах, Ганелон, не течет моя кровь, и все-таки мы сродни друг другу. Я учил тебя, чтобы ты исполнил свое предназначение – заменил меня, как предводитель Совета. А сейчас мне кажется, что я о многом жалею, и больше всего о том ответе, который дал Совету после того, как Медея доставила тебя с Земли.

– Ты приказал им убить меня, – ответил я.

Он молча кивнул головой.

– Матолч был испуган. Эйдерн стала на его сторону. Они заставили Медею согласиться. Матолч сказал: "Ганелон изменился. Это опасно. Пусть старик заглянет в будущее и скажет нам, что из всего этого получится". Поэтому они пришли ко мне, и я дал волю своей мысли, которая путешествовала по вектору времени далеко вперед.

– И что…

– Конец Совету, – сказал Гаст Райми. – Если ты оставался жить. Я увидел: руки Ллира тянутся в Темный Мир, а Матолч лежит мертвый в тени какого-то места, гибель идет по пятам Эйдерн и Медеи. Вероятности изменчивы. Когда ты отправился в мир Земли, ты был Ганелоном, но обратно вернулся с двойной памятью. У тебя есть память Эдварда Бонда, которую ты можешь использовать как оружие. Медее следовало оставить тебя на Земле. Но она любит тебя.

– И согласилась, чтобы меня убили, – сказал я.