Родная старина - В. Сиповский

«Высший дар человека есть разум, – говорит он, – деятельность разума выражается в мудрости, мудрость же приобретается учением и книгами. Мудрость столько же нужна для государей, как и для обыкновенных людей; при живых советниках нужны еще лучшие мертвые советники – книги: книги не увлекаются ни алчностью, ни враждою, ни любовью, – книги не ласкательству ют, не боятся поведать истину. Скажут: между мудрыми рождаются ереси, и потому мы не должны учиться мудрости. На это отвечаю: Магомет не был мудр и никаких мудрых бесед и хитростей не выдумал; крайнюю глупость написал в своих книгах, а между тем наплодил ересь, более всех распространившуюся по свету. А на Руси ересь (т. е. раскол) встала разве не от глупых, некнижных мужиков? От мудрости ереси искореняются, а от невежества пребывают вовеки… Святые отцы были мудры, а не зачинали ересей, но ратовали против них… От огня, воды, железа умирают многие, а между тем люди не могут жить без них; так же точно и мудрость потребна людям».

Любопытно, что Крижанич, советуя заимствовать у иноземцев то, что есть у них лучшего, в то же время особенно предостерегает от излишнего доверия к ним или пристрастия, которое он называет ксеноманией, или чужебесием, – этот недостаток он признает слабостию всех славян вообще и считает его «смертоносною болезнью». Особенную вражду питает он, понятно, к немцам, так как самое близкое, родное ему племя – хорваты – было подавлено ими.

Указывая на злоупотребления должностных лиц, он находит, что лучшее средство против этого зла известные права. «Пусть царь, – говорит он, – даст людям всех сословий пристойную, умеренную, сообразную со всякой правдой свободу, чтобы царские чиновники не могли исполнять своих худых намерений и раздражать людей до отчаяния». С просьбой о том, чтобы всем сословиям были даны слободины, т. е. известные права, Крижанич обращается к царю и говорит:

«В твоих руках, царь, чудодейственный жезл Моисеев, посредством которого ты можешь творить дивные чудеса, в твоих руках самодержавие – совершенная покорность и послушание подданных. Уже давно на свете не было такого царя или владетеля, который имел бы силу творить такие чудные дела, какие ты легко можешь делать, и приобрести за них у всего славянского народа нескончаемое благословение, у других народов бессмертную славу, а у Бога, после сего земного царства, царство небесное!»

Сочинение Крижанича, как известно, было «наверху», т. е. во дворце; знакомы были с ним, вероятно, и некоторые из бояр. Мечты Крижанича о славянском единстве, а также и мысли о широких государственных преобразованиях, конечно, не были понятны; но указание на различные недостатки русского государственного строя и жизни и отдельные соображения могли быть приняты к сведению.

Были в это время уже и русские люди, которые вполне ясно понимали недостатки строя русской жизни. Лучшим доказательством этого может служить замечательная книга «О России в царствование Алексея Михайловича», написанная дьяком посольского приказа Котошихиным, бежавшим около 1664 г. из России вследствие неприятностей по службе. Он рассказывает об обиходе царской жизни, о правительственном строе, о нравах и обычаях бояр, о недостатках русской жизни и, подобно всем заезжим ревнителям просвещения, считает одной из главных причин ее неприглядности то, что на Руси нет науки и образования.

Ордин–Нащокин и Матвеев

Никогда раньше не сознавалась так необходимость просвещения и преобразований, как при царе Алексее; никогда и потребность сближения с Западом не сказывалась так сильно, как в это время.

Наряду с пришлыми «новыми людьми» являются в Москве и свои новые люди, притом даже в среде ближайших к царю сановников; особенно замечательными был и двое: Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и Артамон Сергеевич Матвеев.

Сын небогатого псковского помещика, Афанасий Лаврентьевич благодаря заботам отца получил возможность ознакомиться с латинским языком, немецким и математикой. Уже эти крайне редкие в те времена знания должны были выдвинуть молодого Нащокина: в людях, знающих иностранные языки, особенно нуждались при сношениях с иноземцами, и потому Нащокину пришлось быть при посольском деле. Скоро он выказал по этой части большие способности; о нем даже заговорили в Москве, что он-де знает «немецкое дело и немецкие нравы». Царь стал ему поручать важные дипломатические дела, – самым крупным было заключение Андрусовского перемирия: здесь выказались во всем блеске его дарования, которые признавали за ним даже его враги. Царь очень высоко ценил заслуги Нащокина и нередко оказывал ему особенное внимание. Раз большое несчастье случилось в семье Нащокина: единственный его сын бежал за границу. Отец дал ему по тому времени прекрасное образование, но юноша от своих учителей, пленных поляков, наслушался занимательных рассказов о Европе, соблазнился «иноземной прелестью» и, несмотря на то что пользовался милостью государя и шел хорошо по службе, бежал… Весть о бегстве сына да еще с разными указами о делах поразила Нащокина-отца как громом, и горе, и страх овладели им, – он уже думал, что навеки лишится милости государя. Пристрастие к иноземному считалось тогда большим грехом; но опасения Нащокина были напрасны… Царь пишет ему письмо, старается прежде всего успокоить, утешить и его, и жену его, отзывается о беглеце добродушно.

«Он человек еще молодой, – говорится в письме государя, – хочет создания Владыки и творения рук Его видеть на этом свете, как птица, которая летает туда и сюда и, полетав довольно, опять к своему гнезду возвращается…»

Так и случилось, – молодой Нащокин вернулся, раскаялся в своем увлечении и был прощен.

После заключения Андрусовского перемирия Ордин-Нащокин был пожалован высоким саном ближнего боярина и дворецкого, а затем получил в управление Посольский приказ (1667) с титулом царственные большие печати и государственных посольских дел оберегателя. Высокое положение Нащокина, человека вовсе не родовитого, и доверие к нему государя, конечно, вызывали вражду к нему со стороны знатных, именитых бояр, которые видели в нем выскочку, хотя не могли не признавать за ним больших заслуг и дарований; но большинство бояр того времени родовитость ставило выше всего. Сам царь нередко уступал этому взгляду и, поручая Нащокину важные посольские дела, во главе посольства ставил для вида знатных бояр. Много помехи и докуки вынес Нащокин от них. Были у него и другие враги, тоже немаловажные, – это дьяки Посольского приказа. Дьяки в приказах, при несведущих начальниках-боярах, были по большей части главными дельцами и хозяйничали по-своему. При деятельном Нащокине это время миновало для них: он их прибрал к рукам, преследовал всякие злоупотребления, указывал царю на важность преобразования Посольского приказа, на необходимость в нем людей чистых, которые могли бы с честью поддержать достоинство России в глазах иностранцев. Понятно, сколько недоброжелателей у Нащокина было среди всяких своекорыстных дельцов и как они готовы были тормозить все его начинания…

А замыслы были у него широкие… Он думал о сближении с Западом, помышлял, подобно Крижаничу, о возможности славянского союза, силы которого думал направить на двух главных врагов России: на Турцию, тогда еще могущественную, поработившую южных славян, и на Швецию, которая очень усилилась после Тридцатилетней войны и закрыла русским более удобные морские пути в Европу. Мечтал Нащокин сделать Россию средоточием в торговле Европы с Азией. Англичане и голландцы давно уже наперебой старались захватить русские речные пути для торговли с Востоком; уже это одно могло заставить дальновидного Нащокина подумать о том, какие выгоды может извлечь Россия из своего географического положения и водных путей. Он старается поднять русскую торговлю, оградить ее от опасного соперничества и злоупотреблений иноземцев; в новом торговом уставе (22 апреля 1667 г.) отменяет множество мелких пошлин, которые стесняли на каждом шагу торговлю; заботится об устройстве торговых обществ (купеческих компаний), хочет дать им больше свободы и самоуправления, поднять обороты. Чтобы обезопасить торговое движение по Волге и на Каспийском море, решено было завести военные суда. В 1668 г. там построено было несколько мелких судов и первый большой мореходный корабль «Орел», сожженный Разиным у Астрахани. Нащокин очень заботился об усилении не только торговых, но и политических сношений с Западом. Учреждена была впервые заграничная почта, чтобы вовремя получались известия о событиях на Западе, откуда до тех пор доходили в Москву случайные и не вполне верные вести от иностранных да от своих посольских людей. Почте Нащокин придавал большое значение. «Это великое государственное дело, – пишет он государю, – вперед к умножению всякого добра царству Московскому будет». В это же время, по его мысли, являются так называемые «куранты», первые русские газеты (рукописные); сюда вносились в переводе сообщения иностранных газет о европейских событиях. Иностранцы, имевшие дело с Нащокиным, отзываются о нем восторженно.