Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

своем боевом великолепии, с сыновьями и слугами за спиной. Знайте все: по мужу она доводится хану родней! Ну а сам хан, казалось, решил застрять в цзиньских землях навечно. Его армия увязла там на годы, не подавая никаких вестей о своем возвращении. Когда же он наконец объявился, то ни разу не встретился с ней и вообще словно забыл про Сорхатани. А когда она сама пыталась о себе напомнить, то его надменные крючкотворы сразу начинали чинить всяческие препоны. Все ее слуги неизменно отсылались ими восвояси, без всякого объяснения причин. Так что настало время явиться в Каракорум самой.

И что же? Вместо того чтобы встретиться с ханом, вместе погоревать о постигшей их утрате, Сорхатани вдруг натыкается на цзиньского чинушу с тройным подбородком и мягкими ухоженными руками! О чем Угэдэй вообще думает, держа в своем дворце этакий птичник из надушенных хитроглазых придворных! Разве создаст это впечатление грозной силы у тех, кто не столь благодушен и покладист, как Сорхатани?

Вперед выступил очередной придворный, но сейчас с ней были все четверо ее сыновей. Сегодня она окажется у Угэдэя! Если у него горе, она способна его разделить. Да, хан потерял брата, но она потеряла мужа и отца своих сыновей. И если выпадает случай в чем-то Угэдэя убедить, что-то у него выпросить, так именно сегодня. Эта мысль влекла, пьянила.

А тем временем человек, обладающий властью Чингисхана, лежал у себя в покоях, как надломленный тростник. По дворцу уже разнеслись слухи, что он едва шевелит языком и не принимает пищу. Любой прорвавшийся сейчас к нему наверняка добился бы всего, чего хотел, но хан отгородился от посетителей. Что ж, Сорхатани выскажет ему прямо в глаза, какую жестокую обиду он ей нанес, и переговоры начнет именно с этого. Впереди, в лабиринте дворцовых коридоров, оставался еще один, последний поворот. Сорхатани прошла мимо стенных росписей, даже не взглянув на них: ее мысли были сосредоточены на более важных вещах.

Последний коридор оказался длинным, и его каменные своды вторили шагам звонким эхом. Перед блестящими медными дверями стояли два стражника и кто-то из слуг, но Сорхатани не замедлила шага, и сыновья были вынуждены за ней поспевать. Хан – ее нареченный брат, он болен и в печали. Как смеет, какой-то цзиньский евнух препятствовать ей повидаться с ним!

Приближаясь, она тщетно искала взглядом яркие шелка того чинуши. И чуть не сбилась с шага, когда заметила на его месте Яо Шу. А того расфуфыренного толстяка, с которым она препиралась нынче утром, и след простыл. Между тем Яо Шу обернулся. Настроен он явно был решительно. Сорхатани пришлось на ходу перестраивать планы, с каждым мгновением скидывая с себя гнев, подобно тому как змея скидывает свою кожу.

К блестящей кованой двери она приблизилась уже неторопливо, обворожительно улыбаясь ханскому советнику. Хотя застать перед дверями еще одного цзиньца, особенно с такими полномочиями, было для нее неприятным сюрпризом. Такого, как Яо Шу, не проймешь ни лестью, ни угрозами. К тому же Сорхатани, даже не глядя на своих сыновей, могла сказать, что перед учителем они испытывают благоговейный страх. За разные проступки от него доставалось каждому из четверых, особенно жестокую трепку он задал Хубилаю, подложившему советнику в туфлю скорпиона. И вот теперь этот самый человек стоял перед вдовой Толуя с лицом столь же непреклонным, как и у бдящих по бокам от него стражников.

– Сегодня, госпожа, хан посетителей не принимает. Я сожалею, что тебе пришлось впустую проделать путь через весь город. Хотя нынче на рассвете я отправлял гонца с сообщением, что лучше остаться дома.

Свое раздражение Сорхатани скрыла за улыбкой. Решение поселить ее на другом конце города было еще одним явным отзвуком чьих-то посторонних голосов. Знай Угэдэй о ее прибытии, он наверняка предоставил бы ей покои во дворце.

В бесстрастном лице Яо Шу Сорхатани увидела вызов.

– Что у вас тут стряслось, советник? – злобно прошипела она. – Уж не заговор ли? Вы что, умертвили хана? Отчего по дворцовым коридорам Каракорума в последнее время разгуливают одни цзиньцы?

Потрясенный Яо Шу только вдохнул, чтобы что-то сказать, но Сорхатани, не сводя с него глаз, демонстративно обратилась к сыновьям:

– А ну, Мунке, Хубилай, приготовьте мечи. Я больше этому человеку не доверяю. Он заявляет, что хан отказывается принять жену своего любимого брата.

Она с облегчением услышала, как у нее за спиной лязгнул металл, но что еще важней, заметила внезапное сомнение на лицах стражников.

– Вокруг хана вьется целый рой из слуг, писцов, наложниц и жен, – с нажимом сказала Сорхатани. – И тем не менее где его старшая жена Дорегене? Почему она не помогает мужу бороться с болезнью? Как так получается, что я ни от кого не могу добиться ответа на вопрос, когда его видели живым – сколько дней, а то и недель назад?

От женщины не укрылось, что нарочитая уверенность Яо Шу под тяжестью таких обвинений как будто дала трещину.

– Хан очень болен, как ты сама говорила, – ответил он. – И он распорядился, чтобы во дворце была тишина. Я его советник, Сорхатани. Я не уполномочен сообщать, куда отправилась его семья, тем более обсуждать это в коридоре.

Цзинец и вправду был несвободен в своих действиях, а потому Сорхатани продолжала давить на слабое место, которое нащупала, – на его природное добросердечие.

– Так ты говоришь, Яо Шу, его семья уехала? Гуюк сейчас с Субудаем, – это мне известно. Про дочерей Угэдэя я не знаю, так же как и про детей от других его жен. Выходит, Дорегене здесь нет?

Услышав этот простой вопрос, советник лишь сверкнул глазами.