Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Субудай явно не ожидал, что острие вонзится так глубоко. Между тем люди Бату уже приготовились к отступлению. На темнике хотя и не было никаких знаков отличия, которые делали бы его мишенью для каждого русского лучника, воины смотрели на него, с риском для жизни поворачивая в его сторону головы. Сейчас русские не сводили глаз со сражавшихся туменов; кое-кто уже готов был с победным воем погнаться за отступающими, как только монголы обратятся в бегство. Но Бату рассчитывал, что его люди прорвутся, бросившись назад. Кто бы мог подумать, что острие замрет возле самого русского князя?
– Не отступать! – набрав полную грудь воздуха, рявкнул Бату своим.
От удара каблуками в бока лошадь под ним встала на дыбы и передними копытами вышибла щит из сломанных пальцев дружинника. Бату, неистово размахивая мечом, рванулся в образовавшуюся брешь. Что-то ударило его в бок, он качнулся в седле, внезапно почувствовав боль, о которой он, впрочем, тут же позабыл, даже не взглянув, серьезен ли удар. Он сейчас видел лишь то, как светловолосый витязь поднимает щит и меч, а рослый конь под ним грызет удила. Как видно, при столь явном вызове у князя взыграла кровь и он решил не ждать. Оттеснив конем своих щитоносцев, витязь рванул навстречу.
От возбуждения Бату издал яростный вопль. Он не был уверен, что ему удастся прорваться сквозь плотные ряды заслона, но князь сам протиснулся вперед, чтобы лично остановить дерзкого конника. Свой меч князь занес над плечом. Лошади сошлись вплотную. Правда, кобылица Бату устала и уже получила немало ударов, прорываясь сквозь неприятельский боевой порядок.
Бату, памятуя о словах Субудая насчет слабостей латников, тоже занес меч. Светловолосый бородач оказался настоящим великаном, неудержимым и закованным в сталь. Но при этом на нем не было шлема, а Бату был молод и проворен. В тот момент, когда русский булат рубанул сверху вниз с силой, способной развалить пополам всадника вместе с конем, Бату дернул свою лошадь вправо, увернувшись от убийственного меча. При этом он, потянувшись, вжикнул плашмя, намереваясь почесать князю бороду, а если точнее, то погладить под нею горло.
Но клинок лишь чиркнул по металлу. Бату ругнулся. Отлетел клок бороды, но сам князь оказался невредим, хотя и потрясенно взревел. В общей толчее лошадей прибило друг к другу так, что не было возможности разъехаться, при этом оба всадника оказались друг к другу боком – левым, наиболее уязвимым. Князь снова занес меч, но в сравнении со своим легковесным противником бородач оказался чересчур медлителен и тяжел. Не успел он нанести удар, как Бату трижды ударил его по лицу, поранив щеки и частично отрубив челюсть. Князь ахнул, накренившись в седле, а Бату рубанул его по доспеху, сделав в нагрудных пластинах вмятину.
Окровавленное лицо князя было изувечено: зубы выбиты, челюсть повисла. Такая жестокая рана была смертельна, но взгляд князя был ясным, и он замахнулся левой рукой, как палицей. Кулак в железной рукавице огрел Бату по груди и едва не сшиб с лошади. От падения его спасли высокие деревянные рожки седла. Бату накренился под неимоверным углом, а меч неведомо как выпал из руки. Тогда он, злобно скалясь, из ножен на лодыжке выхватил нож и, выпрямившись пружиной, вонзил его в багряное месиво висевшей челюсти. И пилящим движением стал водить по густой бороде, сделавшейся ярко-красной.
Князь повалился с коня, и его щитоносцы и дружинники взвыли от ужаса. Бату же победно вскинул руки, громким воплем выражая восторг оттого, что он жив и одержал верх. Что сейчас делает и что думает про него Субудай, он не знал, да и не придавал этому значения. Он в поединке сразил не кого-нибудь, а самого русского князя. Повержен сильный и грозный противник, и Бату пока нет дела даже до того, убьют его русские или нет. Для юноши это была, безусловно, минута славы, и он ею упивался.
Поначалу он не разглядел, как по русскому войску словно пошла рябь: это разносилась весть. У доброй половины рати все происходило за спиной, и известие о гибели князя передавалось криками от полка к полку, от дружины к дружине. Не успел еще Бату опустить руки, как те из удельных князей и воевод, что ближе к краю, стали поворачивать коней и покидать поле битвы, уводя с собой тысячи свежих, не побывавших еще в бою всадников. Те, кто продолжал сражаться, при виде такого отхода сердито кричали им вслед, трубили в рог. Но князь был мертв, а его рать – потрясена дурным предзнаменованием. Грядущий день, а с ним и победа были явно не за ними. Известие об утрате превратило русских из уверенных бойцов в испуганных людей, и они в нерешительности пятились от Субудаевых туменов, ожидая либо неминуемой гибели, либо того, кто смелым возгласом и деянием возьмет командование на себя. Но такого человека не нашлось.
Субудай приказал минганам скакать вдоль флангов, из-под копыт жилистых лошадей летели комья грязи. На русское войско вновь посыпались стрелы, а затем, отделившись от общей массы, понеслась тяжелая монгольская конница, норовя врезаться во вражеские ряды клиньями вроде того, который недавно вел Бату. В потерявшие стройность ряды русских ратников впивались три отдельных острия. И даже теперь, когда вопрос шел об их жизни и смерти, защитники бились как-то вяло, скованно, вполсилы. У них на глазах поле боя покидали соплеменники – знать со своими полками и дружинами. А оставаться здесь одним и биться насмерть – ну уж увольте. Так что принять на себя главный удар монголов и дать им отпор было просто некому. Все больше русских откалывалось от основного ядра товарищей, которым все
