Романески - Ален Роб-Грийе

же комнату, но снятую объективом, нацеленным на окно (если окон несколько, надо использовать одно и то же), то самое, в которое поочередно смотрели А и М; теперь последний стоит в той позе, в какой находился, когда совсем недавно глядел в сад; он снят против света и со спины, расположен в центре кадра, где никого другого нет. Он оборачивается и, подняв руку, вооруженную пистолетом, делает выстрел (движение точно такое, какое им выполнялось у стрелкового стенда). План короткий, обрывающийся, как только выстреливает нацеленный на камеру пистолет.

Выстрела не слышно (разве что негромкий и далекий отзвук), однако виден идущий из ствола дым.

Следует почти мгновенный план распростертой на полу А, снятой сверху. Ее глаза широко распахнуты, рот полуоткрыт, на лице нечто подобное экстазу. Платье полурасстегнуто, и перед нами вид откровенно провоцирующий. Волосы женщины разметались в соблазнительном беспорядке. Тело частично лежит на шкуре какого-то зверя (была ли эта шкура здесь раньше?).

Быстрая смена плана. X и А сидят в одном из салонов, в стороне от всех, в дальнем углу, сохраняя положение, в каком мы видели их часто, то есть в сравнительном взаимном отдалении и не глядя друг на друга. Однако декорации скорей всего не те, что служили фоном их предыдущих встреч. За ними на некотором расстоянии виден М, который смотрит на них; он сохраняет ту самую позу, в какой пребывал в сцене, когда, подойдя ближе, вдруг ретировался, не сказав ни слова.

X и А стоят на переднем плане лицом к зрителям; М удален в глубь декораций, но тоже обращен лицом к камере. Поначалу он должен находиться ближе к А, чем к X (речь идет о расстоянии кажущемся, экранном). Но план не фиксирован и с момента появления М начинает перемещаться: если в первые секунды центр был предоставлен X и А, то теперь он отводится М и А (X из поля зрения выпал), затем в кадре снова оказывается X (М и А из поля зрения исчезли), наконец в центре появляется А. В конечном итоге центр кадра должен быть зафиксирован, как и вначале, на женщине и X. Что до М, то он в результате этих операций «улетучивается».

Все это время троица оставалась неподвижной. X выглядел возбужденным, А — потрясенной, М — загадочным. Через несколько секунд после всех этих маневров X начинает говорить. А совершенно заворожена его словами и, отвечая, действует явно не в свою пользу.

X: Рука наполовину поднята к волосам, кисть свободна, ладонь раскрыта… Кисть другой руки лежит на подбородке, ее указательный палец прижат к губам, словно для того, чтобы не закричать…

Помолчав, X медленно поворачивается к А и, не сводя с нее взгляда, продолжает вещать своим тихим голосом, с трудом сохраняющим показное равнодушие.

X: И вот вы снова здесь… Нет, этот финал не хорош… Вы мне нужны живой. (Пауза.) Живой, какой были каждый вечер в продолжение нескольких недель… в продолжение месяцев…

Он глядит на нее так, будто настойчиво требует ответа. Женщина оборачивается к нему, и какой-то миг кажется, что она уже готова сдаться; но вот А встрепенулась, будто очнувшись от гипноза, и отвечает голосом почти жестким.

А: Подолгу я не задерживалась нигде.

X: Да… Я знаю… Мне все равно… Многие дни… В течение многих дней… (Пауза. Далее он говорит несколько усталым тоном.) Почему вы ничего не хотите вспомнить?

А: Вы просто бредите!.. Я устала… Оставьте меня!

Слова «Вы просто бредите!» прозвучали словно крик ненависти и страха. За ними неожиданно последовали еще две фразы — смесь душевной опустошенности, отчаяния и чувства полного одиночества… А тотчас поднимается с кресла и медленно удаляется. X даже не пытается пойти за нею, позволив себе лишь наблюдать за тем, как она исчезает среди колонн и портиков… Сериальная музыка, напомнив о себе несколькими робкими нотами, далее заполняет собою несколько последующих планов.

Крупным планом лицо X, который — поначалу явно нервный и возбужденный — затем расслабляется, горько улыбаясь, и кончает тем, что принимает обычный для него холодный вид человека жесткого и одновременно внимательного к окружающим, но непроницаемо замкнутого.

Новый план X, находящегося на прежнем месте и снятого с несколько большего расстояния. Мы видим его безразличную физиономию и пустые глаза. Он опирается локтем о низенький круглый столик, находящийся у его кресла. У него в руке коробок спичек, который он машинально открывает и затем наблюдает, как рассыпается его содержимое. Это коротенькие итальянские спички, которые он принимается раскладывать в известном нам порядке: 7, 5, 3, 1, методично, однако с совершенно отсутствующим видом.

Переход наплывом. Мы видим уже другой стол, на котором лежат костяшки домино и вокруг которого сидит немалое число игроков (одновременно используется несколько коробок). Игра в самом разгаре, и центр стола занят сложнейшим лабиринтом, построенным из костяшек, которые поочередно выставляют игроки (если не пропускают ход). X и М находятся в их числе.

После разнообразных перемещений с целью демонстрации игры (вначале показан весь стол) и игроков камера, удаляясь от них, предпринимает долгое передвижение (возможно, кругообразное). Первым делом мы видим конец стола и подыскивающего подходящую костяшку X, далее — его соседей, включая М, как всегда, внимательного и бесстрастного (каким он бывает в любой игре). Потом, продолжая свое равномерное движение, камера отворачивается от стола и принимается исследовать остальную часть зала, где располагаются другие группы людей, играющих и не играющих; камера скользит своим оком по неподвижной А, снимая ее (контр-ажуром и в профиль) у самого окна, куда потом посмотрит; выполняя все тот же маневр, камера, минуя других персонажей, возвращается к X, обнаружив его в одиночестве и на новом месте (может, и не в зале, а в вестибюле или широком коридоре), находящемся между залом и какой-то иной частью дома.

Камера движется далее, но никого более не встречает; в объектив вскоре попадает дверь (достаточно монументальная: во всяком случае, это не дверь в комнату кого-то из постояльцев, ибо на ней нет номера).

План тотчас меняется, показывая новый вариант комнаты А. Теперь помимо декора и мебели из предыдущей сцены мы видим изобилие орнаментов как на стенах, так и на предметах меблировки — эта масса дополнительного шика заполнила до отказа интерьер обилием все удушающего барокко, кстати, вполне обыденного.

Музыка стихла, когда менялся план, и слышатся в самом номере только какие-то слабые звуки (тоже обыденные, однако громкость их может быть увеличена звукозаписью), шлепанье домашних туфель по не закрытым коврами участкам пола, скрип выдвижного ящика, шелест