Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Вылез Стенька из бурьяна бледный, взмокший и почему-то сильно ослабевший. В брюхе крутились и похрюкивали зловредные мелкие беси. Тут ангел-хранитель сжалился и послал телегу, на передке которой сидел сосед, стрелец Ждан Морков. Он ездил к какой-то родне в Хамовники, теперь возвращался и взял страдальца в телегу. Неторопливый шаг кобылы еще больше взбаламутил проклятое брюхо. Наконец Стенька доехал до дому и был неласково встречен женой Натальей, которая уж не знала, что и думать. Но хвороба была написана на Стенькиной роже преогромными буквами, и потому Наталья, затащив мужа в подклет, чтобы до ветру легко мог выбежать, понеслась к подружке Домне Патрикеевой — совещаться, чем болезного отпаивать. Домнушка, многодетная мать, волей-неволей знала всякие травы и коренья. Кроме того, она надоумила Наталью послать своего старшенького, Васю, к отцу, который как раз был в Кремле в карауле, чтобы тот дал знать в Земский приказ о случившейся беде.

Такого рода хвори были делом обычным. Коли человек, привыкший у себя дома питаться скромно и умеренно, попадает на богатую свадьбу, то запихивает в брюхо все, до чего дотянется, и потом дня два уж точно помирает, божась никогда более в рот не брать дынной полосы, арбузной полосы, сахаров-леденцов и сахаров зеренчатых. Даже подьячий может этак опростоволоситься, ежели дьяк, к коему он зван на крестины, вздумает переплюнуть боярина по части всяких заедок.

Наталья Домниных деток любила и пообещала Васеньке купить лакомства — изюму-коринки и фиников. Домнушка, как раз носившая своего пятого, засуетилась, снаряжая сыночка в дорогу, и ненароком схватила со стенки, где у нее висели на гвоздиках пучки целебных трав, какое-то неподходящее зелье. Обнаружилось это часа два спустя — Стеньку еще хуже прошибла хвороба. Пришлось звать бабку-корневщицу.

Бабкина травка, может, и помогла бы, но Стенька, взбодрившись после двух кружек горячего настоя, ощутил зверский голод и пошел в сени и в погреб — промыслить насчет съестного.

Наталья, как всякая хорошая хозяйка, гордилась тем, что многие припасы у нее — свои, не купленные. Огурчики соленые, капустка квашеная, грибочки всех видов, мясо соленое и вяленое они с Домной припасали во множестве. И Наталья уже знала, как обращаться с продовольствием, что начинает портиться. Стеньке же о том не докладывала. Вот и вышло, что он, едва ожив, опять свалился, и опять — через собственную дурость, что бы стоило подождать, пока Наталья вернется от Домны!

Наконец за дело взялась Домнушка. Придя, накричала на Стеньку за то, что жены не жалеет, только и норовит ей новую пакость учинить. Наталья стояла рядом со скорбным видом — хоть сейчас на образ какой-либо великомученицы. В глазах же был самый страшный для мужика упрек: вон, подружка уж пятым тяжела, от тебя же за все годы супружества никакого проку! Кончилось тем, что для Стеньки сварили ячневую кашу на воде, без малейшей капельки масла, и ничего иного не давали, пока не оклемался.

Наконец Стенька просто-напросто сбежал из дому и поплелся в приказ. Он чаял, оказавшись на торгу, разжиться съестным, потому что ячневая каша за три дня ему осточертела.

Деревнин, увидев бледную и измученную Стенькину рожу, сказал «О Господи»! и перекрестился. После чего тут же всучил Стеньке короб со столбцами и велел тащить в Разбойный приказ.

По дороге в Кремль и обратно Стенька тяжко размышлял — говорить или не говорить о своем приключении с молитвой и двумя старцами. Сейчас все были уверены, что брюхо прихватило Стеньку в тот самый день, как случился переполох из-за придуманного пожара. Коли рассказать правду, то получится, что он, Стенька, болтался здоровый и бодрый не по торгу, где ему полагалось бы расхаживать с дубинкой, а неведомо где, встревая в сомнительные приключения. А это чревато батогами.

С другой стороны, ему очень хотелось рассказать Деревнину про обманщиков, Федота с Никитой Борисовичем и Демьяном Петровичем. Какой им прок был рассказывать чужому человеку про какие-то детские ножички с бирюзовыми черенками? И заманивать к неведомому помирающему деду — тоже ведь непонятно, для какой надобности! А потом преследовали, хорошо, перевозчик выручил. Что же такого Стенька видел и понял на том дворе, коли его преследовали?

Поразмыслив, он решил никому ничего не рассказывать. До поры — кто знает, может, в этой чепухе и обнаружится какой-то тайный смысл?

Данила недолго отлеживался в сарае — на следующий день прискакал Башмаков.

Дьяк в государевом имени прежде всего отправился в Конюшенный приказ, занял там горницу подьячего Пантелея Бухвостова, послал служителя отвести своего аргамака на конюшни и потребовал к себе Богдана Желвака. Богдаш знал, что вот-вот позовут, был наготове и сразу явился.

— Теперь говори вразумительно, — велел Башмаков. — Из грамоты твоей я то лишь и понял, что Данилу Разбойный приказ повязал. Что тут еще стрястись успело?

— То и стряслось, твоя милость, что Данила из Разбойного приказа сбежал…

— Из Разбойного приказа?! — Башмаков ушам не поверил.

— Точно так, и я его спрятал на дворе у князя Сицкого.

— Ловок! Сдается, что и сбежать тоже ты помог.

— Само так вышло… — И Богдаш рассказал, как подсылал пьяного дьякона в кабак «Под пушками» и как этот дьякон невольно способствовал побегу.

Башмаков расхохотался.

— Евтихеев все не может простить Даниле, что тот с Настасьей-гудошницей покумился! — весело сказал дьяк. — А вот хотелось бы знать, где та налетчица обретается… Ну что ж, ты тут сиди, меня дожидайся, а я в Разбойный приказ пойду, Данилу выручать. Заодно и докопаюсь у них, кто таков Бахтияр.

Богдан поклонился, но дожидаться Башмакова в помещении не стал, а вышел на крыльцо. Там-то он и приметил, что в сторону Разбойного приказа пробежал знакомый ему человек — земский ярыжка Аксентьев с лубяным коробом на плече.

Приказные частенько одалживали друг у друга столбцы, особливо же — Земский и Разбойный приказы, которым приходилось ловить злоумышленников. А злоумышленник — не дерево, что растет на одном месте, сегодня он в Москве, где его пакостями занимается Земский приказ, а завтра уж перебежал в Мытищи — там его Разбойный приказ ловить обязан. Потому земский ярыжка, несущий столбцы в Разбойный приказ, Богдана не удивил.

Дьяк в государевом имени Башмаков с виду не был грозен, однако он имел прямой доступ к государю, и даже более того — государь сам постоянно искал его и звал пред свои пресветлые очи, а то и приходил заниматься государственными делами прямо в Приказ тайных дел, где имел свой стол и письменный прибор. Поэтому башмаковское явление в Разбойном приказе вызвало страх и суету — ну как государь прислал дьяка выразить свое неудовольствие?

Башмаков потребовал к себе Евтихеева и первым делом сообщил, что конюх Данила Менжиков выполняет особые государевы поручения, потому обижать его не след.

— Да как же не след, коли он нашего человека убил? — возразил Евтихеев.

— С чего вы взяли?

— Тело Бахтиярово в избе Земского приказа лежит, и ты сам, твоя милость, можешь убедиться — рана от узкого лезвия. Статочно, метнули в горло джерид. А тот Данилка, когда бежать изготовился, вынул из-за пазухи джериды и кидать собрался! Суматоха началась, он и удрал. Джериды на Москве нечасто встречаются, сам знаешь. Вот и улика!

— Видел ли кто, как он того Бахтиярку убил? — грозно спросил Башмаков.

Из чего подьячий сделал вывод: главе Приказа тайных дел уже удалось поговорить с конюхами, и спорить с ним бесполезно.

Далее дьяк задал несколько вопросов по старым делам, чтобы не возникло подозрения, будто он лишь ради конюха сюда примчался. И потом лишь, сделав вид, будто сменил гнев на милость, принялся расспрашивать о Бахтияре.

— Этот человек не первый год нашему приказу тайно служит, — сказал Евтихеев. — Он рядиться горазд был, то иноком, то нищим, то купцом персидским, что пряностями торгует. Мы проведали, что на Москве тайно налетчики объявились, те, что года три назад или более Стромынку оседлали. Донес купчишка, он кого-то из них на торгу видел и признал. А тогда там по меньшей мере три ватаги шалили — одна Юрашки Белого, ту мы почти всю взяли, вторая — бабы, Настасьи-гудошницы, и еще одна была, да атаман умен — вовремя увел.

Башмаков спорить не стал — сейчас он не хотел добираться до шашней Разбойного приказа с княжичем Обнорским, который выдал ватагу Юрашки Белого. Государь намедни придумал речение: делу — время, да и потехе час. Сейчас, стало быть, время иным вопросам, но и княжичу Обнорскому выпадет час…

— Сказывай, — только и произнес он.

— И тот купчишка, батюшка Дементий Минич, — подобострастно сказал подьячий Башмакову, который ему едва ли не в сыновья годился, — донес, будто тот налетчик прячется где-то в приходе храма Девяти Мучеников. А у нас было подозрение, будто налетчики с неким купцом спелись, прозванием — Клюкин. И я послал Бахтияра проверить, так ли это, и не явилась ли где поблизости сама Настасья-гудошница.