История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.) - Иван Васильевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты, Дунь, брязни ему в харю-то, да намандёнными пальцами проведи ему по брылам-то! Он и узнает, как своим рукам волю давать и как к нам привязываться-то! — находчиво порекомендовала Дуне рядом с ней сидящая Наташка. — А то давай его нымам повалим и в ухо насцым! — добавила она под новый взрыв смеха.
— Валяйте, валяйте, ловите, ссыте, вот уж я тогда нагляжусь на ваши объективы, вот уж тогда поневоле меня сфотографируете! — задыхаясь от задорного смеха, обрадовался Наташкиной затее неугомонный Васька.
— Эх ты, чёрт несуразный! Варежка на леву руку! Лопух! Сундук с клопами! Болото пустое! Ведро поганое! Кувшинное рыло! Коровье седло! Хомут оральный! — наперемежку Наташка с Дуней нелестными словами обличали Ваську.
— Да уж какой есть, за рубахой-то не видно, обратно на переделку мне не лезть! — с наивностью отшучивался Васька.
Но всё же, эти неприличные, неприятные слова урезонили Ваську, постепенно он стал остывать, пропала вся охота. Кстати, перерыв в работе окончился, Васька снова завёл трактор, молотьба продолжилась.
Отлёт птиц. Осмотр скота у с/совета
Вот и осень наступила, не за горами и зима. Вчера весь день лил сильный дождик, к вечеру выветрилось, а утром подморозило. Летующие в нашей местности прилётные птицы давно уже улетели, остались только скворцы и грачи, да и они собрались в поход. Некоторые скворцы перед отлётом прощально посещали свои родные скворечницы, и, сидя на крышах, они на весенний лад распевали свои прощальные песни, а попрощавшись с «родным домом», присоединялись к общей стае, которая с шумом и галдежом носилась над селом. Исполняя свой прощальный концерт, огромная стая скворцов со свойственным скворцам криком то суматошно носилась над озером, то внезапно садилась на вётлы и берёзы, где находились скворечники, в которых молодь вывелась этим летом. Сидя на деревьях, скворцы принимались так галдеть, что редкий человек не услышит этот птичий концерт и не заметит их хлопотливой суетни перед отлётом. Тон в прощальном концерте задавал один, сидящий поодаль от стаи, видимо, скворец-старик, предводитель всей стаи. По его команде гомонящий концерт начинался, и по его сигналу концерт внезапно прерывался. Как по команде, скворчиная стая вдруг с шумом срывалась с одного дерева, и, всей ватагой полетав над селом, дружно рассаживалась на другом дереве.
Не отступая скворцам, к отлёту также готовились и грачи. Они тоже делали прощальные полёты над селом. Огромная стая грачей то высоко взлетала в подоблачную высь, то с звенящим крыльями шумом рассыпчато стремительно падали вниз. А внизу, снова собравшись в общую стаю, с громким криком долго кружились над селом и над озером. Провожая грачей, в их огромную стаю вклинились бесшабашные галки, которые, как крикливые бабы на базаре, своим галдежом с чиканьем усиливали общий птичий гвалт прощального концерта. На второй день в селе скворцов и грачей, как и не бывало, они улетели на юг.
В селе не как летом, стало как-то тихо и грустно. Уж не слышно птичьих голосов, не стизят стрижи, не щебечут ласточки, не поют скворцы, не орут горластые грачи. И воробьи с галками, зачуяв холод, приутихли, только где-то на задворках одиноко прострекочет сорока-воровка, да прокаркает ворона.
Небо затянуто какой-то сероватой проседью, в воздухе словно белые мухи вяло мельтешатся отдельные снежинки, лениво, словно неуверенно, ложатся на землю. После недавних дождливых дней землю сковало морозом, на поверхности образовалась скользкая наледь.
В такую-то скользь на земле, сельские власти, не без указания районного начальства, приказали всем жителям села, у кого есть коровы, тёлки и вплоть до телят, вести этот скот к зданию сельского совета на осмотр с целью выявления наличия скота в селе и его учёта. Коров и тёлок (как будущих коров) для обложения молоком, а телят для регистрации на предмет контрактации их для колхозов. Приказ начальства — закон для подчинённых. Не пойдёт же оно по дворам, это хлопотно и унизительно для него. Люди, накинув своим бурёнкам верёвки на рога, послушно повели их по гололедице к сельсовету. По селу раздавался жалобный коровий мык… Неподкованные коровы, сторожно ступая на обледеневшую землю, поскользаются, тушно падают, неуклюже ухватом растопырив задние ноги. Которые коровы были стельные, тут же телились. В результате: пять вывихов коровьих мостолыг с переломами и три преждевременных отёла!..
Три должности в колхозе Оглоблина Кузьмы
Кузьма Дорофеевич Оглоблин в колхозе занимал сразу три должности: бригадир, счетовод и пчеловод. Сидя за столом в конторе, он деловито раскуривал свёрнутые загогулинами толстенные цыгарки-самокрутки из турецкого табака-самосада, напускивая целые облака густого дыма и устремив свой потуплённый взор в угол, предавался тягучим размышлениям. Он не особенно углублялся в дебри счетоводских дел, а так сидел и размышлял про себя, делая вид, что в голове он решает насущные вопросы счетоводства. Он часто посматривал на главбуха и в окно, опасаясь, как бы главбух Лобанов М.Ф. и председатель колхоза Федосеев Н.А. не заметили его, как сидевшего без дела, и не сочли бездельником. Если главбух обращал на него внимание, то Оглоблин сразу же оживлялся, бесцельно брал из шкафа первую попавшую папку дел, сдувал с неё пыль и с напускной деловитостью, раскрыв её на столе, одним глазом исподлобья наблюдая при этом за поведением главбуха, цедил сквозь густоту поросли своих бровей каждое его движение. И определив, что главбух вовсе не обращает на него внимания, а занят своими бухгалтерскими делами, тогда Оглоблин лихо подхватывал со стола «дело» и небрежно бросал его снова в шкаф. Или же иногда наоборот доставал из шкафа ещё несколько папок «дел» и для пущей важности расстилал их по столу. Он это делал для того, чтобы каждый приходящий в контору видел, что счетовод Оглоблин всегда за делами, и что он деловой человек. Однажды его спросил один колхозник, пришедший в контору разобраться с начислением ему трудодней:
— И как это ты, Кузьма Дорофеич, справляешься с такой обузой счетоводских
