История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.) - Иван Васильевич Шмелев

В зале послышались недружные аплодисменты.

— Ты что, Катерин, недружно в ладоши-то хлопаешь, словно от м — ды мух отпугиваешь, ты если хлопать, то подымай руки-то выше и хлопай, а не около своей ровесницы пошлёпывай! — с ехидной подковыркой заметил Фёдор Крестьянинов соседке по скамейке, которая аплодировала несмело и робко, на что в зале прокатился ядрёный, но сдержанный смех.

Катерине Фёдорово замечание не понравилось, она, злобно окрысившись на него, со злорадством высказалась:

— А ты не придерживай около себя хлебец-то, продай сколь-нибудь государству-то, не обедняешь ведь! — принуждала Катерина Фёдора.

— Хотя в далёком прошлом, но всё же вот эти мои мозолистые руки добродействовали неимущим и подавали милостыню нищим, а твои руки делали ли это? — с презрением дал отповедь Фёдор Катерине.

А в другом углу зала иной разговор: две бабы ведут меж собой непринуждённый наивный бытовой разговор.

— Вы, Марья, из чего хлеб-то варакаете?

— Как из чего? Из муки, из воды да из теста! — с самодовольной улыбкой ответила соседке Анне Марья.

— Чай чего-нибудь ещё в тесто-то добавляете? — допытливо не унималась Анна. — Наверно, картофельную шелуху в тесто-то кладёте?

— Ну да, кладу, кто теперь без картошки-то хлеб печёт? Разве только одни мельники, это у них мука-то не ужурёна!

— Да, видно, кто пашет да жнёт, незавидно живёт! — мечтательно вклинил своё слово в бабий разговор Василий Самойлович.

Так или иначе, а собрание о хлебозакупе подходило к концу, а охотников продать хлеб государству отыскалось мало. Решили действовать иначе, на второй день создав чрезвычайную бригаду, в которую вошли: Грепа, Санька Лунькин, Мишка Ковшов и Панька Свинов. Они-то, действуя вероломно и напролом, рыская, обходили мало-мальски зажиточные дворы, обнюхивали амбары и мазанки, самовольно открывали закрома и саморучно выгребали хлеб. Народ — разношёрстная бессильная толпа, а эта бригада — сила, потому что за спиной у них — закон!

— Ты чем замок-то хочешь открывать? Ключи-то ведь у хозяина! — спросил Грепа у Мишки Ковшова, когда они вломились во двор единоличника Александра Полякова и пронюхали, что в клети есть хлеб.

— А топор есть?! — отозвался Мишка.

Топор тут же нашёлся, и Мишка, размахнувшись, с силой ударил обухом по замку. Замок, повинуясь удару, подчинённо откинул ножку, словно кобель, мочившийся на кучу мусора. Хлеб без всяких проволочек забрали…

Разговор Василия с Анной Гуляевой:

— Слушай-ка, кум, давно я собираюсь тебе выговорить.

— А за что?

— А помнишь, восейка ты меня хотя и посадил обедать, и щами мясными угостил, а вот хлебца тогда ты для меня пожалел — отрезал два тонюсеньких ломтика.

— Да я вовсе не пожалел, мне помнилось, что ты подумаешь, что я тебя за обжору считаю!

— Ну тогда другое дело.

Трактористы в поле и Ершов. Охотник

Трактористы в заполице около Баусихи пахали зябь. Чтобы бесперебойно они пахали, не отрывались на приготовление себе пищи и не ездили в село на ночь, к ним в бригаду, колхоз откомандировал Николая Ершова, чтобы он им горючее доставлял и обед им варил. Обеспечив горюче-смазочным материалом, Николай и похлёбку с кашей для трактористов сварил. И стараясь чем-то особым угодить пахарям, Николай украдкой от пастухов в масляное ведро подоил отбившуюся от табуна корову, благо стадо-то паслось в глубоком долу «Шишколе», и в обед наверсытку напоил трактористов молоком, за что они его похвалили. За обедом, как и во всех случаях, когда есть кому слушать, Николай вёл перед пахарями свой разговор.

— Ну как, ребяты, у вас с молока-то брюха не заболели?

— А что?

— Ведь я подоил в ведро-то из-под бельзину?

— Нет ничего, дядя Коля, пока всё в порядке, спасибо за третье блюдо! — с похвалой отозвались трактористы.

— Да, правда, в человеческом брюхе, как говорится, топор изноет, а вот для рыбы в воде масло или бельзин смертоносно. Достаточно масляным ведром зачерпнуть воды из пруда или озера, как множество мальков погибнет.

Уминая за обе щеки пригоревшую кашу, рассказывал Николай свои познания перед пахарями-молодыми трактористами. И, видимо, боясь утратить нахлынувший на него волчий аппетит, он, жуя, работал челюстями так часто, словно шасталка у сложной молотилки.

— И как это раньше некоторые мужики съедали по 16 солодушек и считали себя полуголодными? Я же, однажды, съел 14 блинов, и то был сыт по горло! — говоря об аппетите вообще, разглагольствовался Николай перед пахарями.

— Нет, мужики, как не говорите, сколько не калякайте, а раньше хоть народ был и тёмный, а пограмотнее, чем сейчас. Потому что раньше в школе-то учили прибавить да умножить, а сичас: отнять да разделить! — философствовал Николай. — Вот, к примеру, хотя бы взять мою покойную баушку Фёклу: простая деревенская старуха была, а считать умела. Однажды в какой-то зимний праздник, а в какой — убей меня не помню, она напекла пирогов. Вынув их из печки и уложив их на столе, чтобы они отпыхнули, сосчитала: пара, пара, пара, пара… А сколько пар — она не уразумела. А мне строго-настрого наказала, чтобы я, коли и кошку, быват, от пирогов отшугни. Чтобы я грехом не своровал и не съел, хотя бы один из этих пирогов. «Мотри, Кольк, не сбондий», — строго приказала она мне. «Ни-ни, боже сохрани!» — я, конешно, поклялся, что не возьму, а про себя думаю и песенку напеваю: «Нынче праздник, воскресенье, нам лепёшек напекут, и помажут, и покажут, а поесть-то не дадут»! А кто ссамовольничает, того от стола отлучат, и как провинившегося котёнка за ушко да в угол! Потому что это было приготовлено для всей семьи, а не для одного сластника. За обедом за столом всем выдавалось пирог на пару, и мы с баушкой пара: гусь да гагара! А мне жрать так сильно захотелось, заурчало в брюхе, заныло, и желудок работы просил. При виде поджаристых и заманчиво пахучих пирогов я и соблазнился. Пока баушка, отвернувшись от стола, гремя ухватами, хлопотала в чулане около печки, мне в голову вбрела предательская мыслишка. Ах, думаю, семь бед — один ответ, взял, да украдкой от баушки и слямзил один пирог. Цоп