Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

III

Антиправительственная позиция Набокова-старшего становилась все более определенной, а Набоков-младший тем временем тоже определял свое место в жизни. В ту зиму он уже был «писателем»:

Я начал сочинять еще совсем ребенком: хорошо помню, что в пять лет в Петербурге… я обычно рассказывал себе, лежа в постели или во время игры, самые разные истории — чаще всего героические приключения. Вокруг меня и сквозь меня проходила череда образов19.

Зима в Санкт-Петербурге выдалась короче, чем обычно. Чтобы избежать толков среди родственников и знакомых, которые были недовольны его политической деятельностью, Владимир Дмитриевич недели через две после своего выступления по поводу Кровавого воскресенья решил на некоторое время уехать с семьей за границу20.

В «Других берегах» Набоков вновь и вновь воспроизводит образы, отпечатавшиеся в его памяти яркими цветными картинками из календаря, на которых время стерло даты. «Чтобы правильно расставить во времени некоторые мои ранние воспоминания, — признается он, — мне приходится равняться по кометам и затмениям, как делает историк, датирующий обрывки саг»21. Он живо вспоминал, как поезд, на котором они ехали из Милана в Аббацию, зашел — будто скрываясь от грозы — в Сен-Готардский туннель, чтобы выбраться из него на ослепительно-яркий свет, к радуге, зависшей над скалой. В конце 1940-х годов, когда он обдумывал свою автобиографию, он датировал этот эпизод 1905 годом, но затем отнес его к 1904 году. В первый раз он был прав.

В Аббации они поселились у сестры В.Д. Набокова Наталии де Петерсон (ее муж был русским консулом в расположенном поблизости Фиуме, ныне Риека, Югославия) на снятой внаем вилле «Нептун» с башней и настоящими бойницами. В то время Аббация (ныне Опатия) была модным среди аристократов Австро-Венгерской империи курортом. Но Владимиру он не могли заменить дом, далекую Выру.

…Предаваясь мечтам во время сиесты, при спущенных шторах, в детской моей постели, я бывало поворачивался на живот, — и старательно, любовно, безнадежно, с художественным совершенством в подробностях (трудно совместимым с нелепо малым числом сознательных лет), пятилетний изгнанник чертил пальцем на подушке дорогу вдоль высокого парка… зеленые столбы и навес подъезда, все ступени его…22

С изгнанничеством связан еще один из лейтмотивов «Других берегов»: стремясь, в соответствии с общим замыслом книги, показать, как в хризолиде детства уже видна вся окраска его «взрослой формы», Набоков утверждал, что он «прошел через все горести и восторги ностальгии задолго до того, как революция сломала декорации его детства и юности»23.

Изображает он себя и на пляже в Аббации. С подаренным кузиной Оней браслетом на запястье он карабкается лягушкой «по мокрым, черным приморским скалам; мисс Норкот, томная и печальная гувернантка, думая, что я следую за ней, удаляется с моим братом вдоль взморья; карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющее душу заклинание, простое английское слово „чайльдхуд“ (детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным, и вконец завораживается, когда другие „худ“ы к нему присоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящем мозгу — „Робин Худ“, и „Литль Ред Райдинг Худ“ (Красная Шапочка), и бурый куколь („худ“) горбуньи-феи. В скале есть впадинки, в них стоит теплая морская водица, и, бормоча, я как бы колдую над этими васильковыми купелями»24. В этом эпизоде Набоков показывает, как тогда уже работало его творческое воображение: слова возбуждают его, и он погружается в себя, в собственные мысли: «Я думаю, что родился таким. Не по годам развитой ребенок. Вундеркинд»25. Любопытно, что даже в эти ранние годы женщины присутствуют в его смутных фантазиях: его хорошенькая сверстница Оня, или томная брюнетка с синими морскими глазами, мисс Норкот, — в нее он был немного влюблен и тяжело переживал, когда ее внезапно уволили (она оказалась лесбиянкой); или — в других случаях — его мать, которая всегда принимала такое пылкое участие в его становлении как художника.

Русско-японская война давала себя знать даже здесь: «…в кафе у фиумской пристани, когда уже нам подавали заказанное, мой отец заметил за ближним столиком двух японских офицеров — и мы тотчас ушли; однако я успел схватить целую бомбочку лимонного мороженого, которую так и унес в набухающем небной болью рту»26. Несмотря на свою полную аполитичность, Набоков позднее станет неизменно следовать примеру отца, демонстративно бойкотируя всех антисемитов, коммунистов, фашистов и их сообщников.

IV

А в то время в России поражение в войне и усиление борьбы земских деятелей, интеллигенции, крестьян и рабочих за безотлагательное принятие реформ ускорили ход революции. К маю 1905 года в деревнях «запылали бунты», а к концу этого же года страна пережила забастовок больше, чем за всю свою предыдущую историю27. Оппозиция режиму сплачивала ряды по всем фронтам.

Иосиф Гессен написал В.Д. Набокову от имени газеты «Право» и «обратил его внимание, что теперь место не в итальянском курорте, а в Петербурге, где его ждет руководящая роль». Владимир Дмитриевич тотчас приехал с благословения жены, оставив ее с детьми на более солнечном и более безопасном юге28.

Он прибыл в Россию в конце сентября и немедленно приступил к работе в «Праве». В октябре 1905 года началась всеобщая стачка, из-за которой никто из представителей петербургской либеральной интеллигенции, кроме В.Д. Набокова и его друга И.В. Гессена, не смог приехать в Москву на учредительный съезд Партии конституционных демократов (КД) или — согласно официальному ее названию — Партии Народной Свободы. Когда съезд уже закрывался, Николай II обнародовал свой Манифест от 17 октября. Царь понимал, что, пока его войска находятся на Дальнем Востоке, он не способен установить диктатуру и подавить волнения и поэтому единственно возможный для него выход — это пойти на неприятную уступку и создать настоящее законодательное собрание.

Хотя Манифест вызвал ликование на улицах, люди, искушенные в политике, поняли, что он почти ничего не изменил. В газете «Право» В.Д. Набоков назвал условия Манифеста неудовлетворительными и «утверждал, что коренными элементами этой реформы должны быть всеобщее избирательное право, свобода и конституция, выработанная учредительным собранием»29. Во время так называемых «дней свободы», последовавших за выходом Манифеста, атмосфера сильно накалилась. Бесчинства левых и особенно правых стали обычным явлением.