Владимир Набоков: русские годы - Брайан Бойд

Хотя Манифест вызвал ликование на улицах, люди, искушенные в политике, поняли, что он почти ничего не изменил. В газете «Право» В.Д. Набоков назвал условия Манифеста неудовлетворительными и «утверждал, что коренными элементами этой реформы должны быть всеобщее избирательное право, свобода и конституция, выработанная учредительным собранием»29. Во время так называемых «дней свободы», последовавших за выходом Манифеста, атмосфера сильно накалилась. Бесчинства левых и особенно правых стали обычным явлением.

Не в силах успокоить страну, правительство пошло на уступки. Была отменена предварительная цензура книг и периодических изданий, и, хотя некоторые юридические ограничения сохранялись (можно было арестовать редактора или запретить газету), Россия получила самую свободную и самую антиправительственную прессу в Европе. Через несколько лет в свободной продаже появится даже большевистская «Правда». Вряд ли юный Набоков хоть раз купил эту газету, но он, несомненно, вкушал плоды свободы русской печати, а впоследствии, вспоминая то время, высоко ценил эту свободу, ибо при ней любой идее и любому литературному эксперименту была открыта дорога на страницы печатных изданий.

В декабре 1905 года правительство пошло еще на одну мнимую уступку, расширив представительство в Думе крестьян, считавшихся верноподданными консерваторами в отличие от малочисленного, но радикально настроенного пролетариата, не получившего дополнительных мест. Отчасти из опасения, что достаточно представительный состав парламента может привести к затишью и, таким образом, поставить под угрозу дальнейшее развитие революции, социал-демократы и эсеры решили бойкотировать Думу. С другой стороны, кадеты активно готовились к выборам, надеясь на преобразование не имеющей достаточных полномочий Думы в орган типа учредительного собрания, за которое они и ратовали.

V

Тем временем Набоковы в конце лета отправились из Аббации в Вену, а оттуда — в Висбаден, где остановились в отеле «Ораниен». Для мальчиков пригласили новую английскую гувернантку, близорукую мисс Хант, пребыванию которой они быстро положили конец. «Шурша подошвами в ярких сухих листьях», Володя с братом бежали от нее на пристань, откуда отходил рейнский пароходик. Там мальчики протиснулись в толпу туристов, что-то наврали каким-то американкам и благополучно пустились в путешествие вниз по реке, пока их не перехватили на одной из пристаней и не отправили назад. С мисс Хант было покончено30. Обычно, впрочем, Володя не водился со своим робким, податливым братом. Намного более близким товарищем этого бойкого мальчика стал его двоюродный брат Юрий Рауш фон Траубенберг, который был на полтора года старше. Они познакомились в Висбадене, незадолго до Рождества.

Помню, он вышел из сувенирной лавки и побежал ко мне с брелоком, дюймовым серебряным пистолетиком, который ему не терпелось мне показать, — и вдруг растянулся на тротуаре, но, поднимаясь, не заплакал, не обращая внимания на разбитое в кровь колено и продолжая сжимать крохотное оружие31.

Это первое впечатление о Юрике, который «сильно расшибся, но не проронил ни слезинки»32, Набоков сохранил навсегда. Все оставшиеся годы детства Володя подражал своему бесстрашному долговязому кузену, состязаясь с ним то в солдатской или ковбойской, то в рыцарской или кавалерской доблести. Под влиянием Юрика Владимир устроил игру в честь русских войск, которые год назад эшелонами перебросили на Дальний Восток по рельсам, наскоро проложенным через замерзший Байкал: продрогший, но исполненный решимости, он «пробовал пускать свои заводные паровозы через замерзшие лужи в саду отеля „Ораниен“»33.

Полвека спустя Набоков не мог точно вспомнить, когда зимой 1905–1906 года мать привезла их с братом в Петербург34, но именно в тот раз на обратном пути домой после долгого отсутствия он «впервые по-настоящему испытал древесным дымом отдающий восторг возвращения на родину»35.

В ту зиму, когда страну — и особенно ее столицу — охватили беспорядки, семья не выезжала из Выры. Хотя В.Д. Набокову нужно было работать в Петербурге, он знал, что его популярность среди вырских крестьян обеспечит безопасность жены и детей. В его отношениях с местными крестьянами царили мир и согласие: «Как и всякий бескорыстный барин-либерал, — замечает Владимир Набоков, — мой отец делал великое количество добра в пределах рокового неравенства»36. Так же как когда-то его отец и тесть, В.Д. Набоков относился к своим работникам с уважением, хорошо им платил, помогал деньгами, если кто-то из них собирался покупать корову или лошадь, и оплачивал лечение. После большевистской революции, когда принято стало хулить своих бывших хозяев, челядь Набоковых считала, что у нее нет для этого никаких оснований, и даже через шестьдесят лет советской власти продолжала думать, что до революции ей жилось гораздо лучше37.

VI

К середине января 1906 года правительству удалось почти полностью взять ситуацию под контроль. Войска вернулись с Дальнего Востока, единство либералов было расколото октябрьскими уступками, рабочие устали от забастовок, умеренные всех сословий были недовольны ростом экстремизма. Хотя беспорядки вошли в привычку, массовые волнения уже не захлестывали всю страну, а локальные вспышки можно было легко подавить силой.

Именно в эту, слегка притихшую, Россию приехала из Швейцарии Сесиль Миотон — Mademoiselle, или Mlle О, как называл ее в своих автобиографических книгах Набоков, — получившая место французской гувернантки в семье, все еще зимовавшей в Выре. Это была единственная зима, проведенная Набоковыми в деревне, и для Володи «все было ново и весело — и валенки, и снеговики, и гигантские синие сосульки, свисающие с крыши красного амбара, и запах мороза и смолы, и гул печек в комнатах усадьбы»38. Мать, вдвойне встревоженная событиями в стране из-за своей беременности, была в Петербурге, когда приехала Mademoiselle. Отношения между новой гувернанткой и двумя ее подопечными вначале явно не ладились:

Мы только что вернулись с первой нашей прогулки в обществе Mademoiselle и кипели негодованием и ненавистью. Бороться с малознакомым нам языком, да еще быть лишенными всех привычных забав — с этим, как я объяснил брату, мы примириться не могли. Несмотря на солнце и безветрие, она заставила нас нацепить вещи, которых мы не носили и в пургу — какие-то страшные гетры и башлыки, мешавшие двигаться. Она не позволила нам ходить по пухлым, белым округлостям, заменившим летние клумбы, или подлезать под волшебное бремя елок и трясти их. La bonne promenade, которую она нам обещала, свелась к чинному хождению взад и вперед по усыпанной песком снежной площадке сада39.