Ошибка в объекте - Виктор Пронин

Сухов осторожно взял листок, быстро пробежал его глазами.

— Вы не догадываетесь, кто это мог быть? — спросил Демин.

— Судя по описаниям… Не исключено, что Николай.

— А по повадкам? По характеру? По ловкости? Он?

— Вполне возможно. Вот тут сказано, что он веселый, компанейский… И я вам говорил то же самое! Да, скорее всего это он. — Поняв, что с ним советуются, Сухов осмелел, распрямился, уперся лопатками в спинку стула, осторожно поставил локоть на край стола.

— Вот видите, Сухов, как я вам доверяю, — вздохнул Демин, — даже служебные документы вы уже запросто читаете в этом кабинете. Только давайте договоримся — откровенность за откровенность. Согласны?

Сухов замялся, снова ссутулился, зажал по привычке ладони коленями и в растерянности начал раскачиваться из стороны в сторону, не зная, как половчее ответить.

— Хорошо! — весело сказал Демин. — Я ведь так, из вежливости спросил. Знал, что согласитесь. Да вам ничего больше не остается. Да-да, Сухов, вы просто обречены на откровенность. Ладно, к делу! Зачем вам понадобилось утверждать, что Николай подошел к вам на тропинке, ведущей к дому?

— Как зачем?.. Это так и было… Мне вовсе не нужно…

— Сухов! — предостерегающе сказал Демин. — Не торопитесь. Подумайте. Я не хочу ловить вас на слове, ошарашивать неожиданными вопросами, даю вам возможность спокойно все обдумать. Мне стало известно, что с Николаем вы познакомились до того, как пошли по воду. А в своих показаниях вы говорите, что познакомились с ним, когда несли воду домой. Вот я и спрашиваю — зачем вам понадобилась эта невинная ложь? Вы пока думайте, а я тем временем оформлю протокол допроса.

Демин вынул из стола бланк протокола, отпечатанный на голубоватой бумаге, начал заполнять первую страницу, вписывать анкетные данные, которые уже знал наизусть. Сухов сидел сосредоточенный и какой-то сжавшийся, сразу ставший похожим на отца. Весь его вид, казалось, говорил только одно — поступайте как угодно, а я ничего не знаю!

— Так что же мне в протокол записать? — спросил Демин.

— Пишите что хотите. Я все сказал.

— Жаль. Вы ставите меня в неудобное положение, заставляете уличать вас во лжи…

— Ну почему, почему вы решили, что я обманываю? — воскликнул Сухов, но его слова прозвучали беспомощно.

— Ничего я не решил. Свидетели рассказали, доказательства представили…

— Что же, свидетели за каждым моим шагом следили?

— Нет, не за каждым. Но все ваши шаги от водопроводной колонки до родной калитки мне известны. Никто вас не останавливал на этом пути, никто воды не просил… Но почему вы так настаиваете на том, что Николай подошел к вам на тропинке? Ведь это не увеличивает вашей вины и не уменьшает…

Сжав челюсти так, что возле ушей выступили маленькие острые желваки, Сухов отрицательно покачал головой. На каждое самое безобидное движение Демина, когда тот брал ручку, переворачивал страницу, записывал отказ отвечать на вопрос, он смотрел так настороженно, будто в них таилась смертельная опасность.

— Догадываюсь, почему вы так цепко держитесь за это утверждение, — Демин откинулся на спинку стула. — Стоит вам отказаться от него, и рассыплется вся картина того вечера, вся эта мозаика, которую вы лепили так долго и неловко…

— Ничего я не лепил.

— Вы теряете возможность до конца играть роль искренне раскаявшегося человека. До сих пор вы сносно играли ее, я вам верил, вполне возможно, поверил бы и суд. Но вот я обнаруживаю, что вы слегка подправили действительность, кое-что изменили… Другими словами, выяснилось, что вы вводите следствие в заблуждение. А это уже само по себе преступление. И побег со станции был далеко не таким, как вы его описали… Придется мне организовать вам очную ставку со свидетелями. — Демин не мог не заметить, как что-то дрогнуло в лице Сухова. — И судья, познакомившись с вашими недомолвками, попытками увести следствие в сторону, вряд ли поверит в раскаяние…

С минуту Сухов, сгорбившись, сидел, глядя исподлобья на следователя, потом вдруг разогнулся и, припав грудью к краю стола, зло уставился узко поставленными глазами на Демина.

— Вы что же, думаете испугать меня несколькими годами заключения? — спросил он тонким, прерывающимся голосом. — Вы надеетесь, что от ваших угроз во мне все оборвется и я тут же вывалю вам на стол признания даже в том, чего я не совершал, о чем не знаю?! Упечь собираетесь? Давайте! Отсижу. Люди сидят, и я отсижу. Из этого кабинета, похоже, у вас довольно своеобразный взгляд на мир вырабатывается!

— Интересно — какой же?

— А вот такой! У вас здесь в большом ходу разговоры о мужестве, гражданском достоинстве, общественных обязанностях…

— Такие слова везде в ходу, не только у нас, — миролюбиво проговорил Демин, стараясь погасить вспышку гнева у Сухова, пока она не превратилась в истерику — тогда уж разговор явно не получится.

— Неужели вы думаете, — продолжал Сухов, — что люди поступают, как им хочется, что у них полная свобода в выборе поведения? Да ничего подобного! Разве на работе я могу говорить то, что мне хочется, что просится на язык, что согласуется с моим пониманием жизни?! Чаще всего приходится говорить противоположное!

— Почему?

— Потому что надо сохранить какие-то отношения, видимость, хотя бы видимость согласия, понимания, договоренности! А дома, с женой, разве я могу быть откровенным? Разве должен я быть совершенно откровенным? Разве это входит в мои обязанности — ходить всюду голым, чтобы все знали, о чем думаю, чего боюсь, чему радуюсь… Вы говорите, будто я выбрал себе роль раскаявшегося? Нет! Обстоятельства подсунули мне эту роль, не спрашивая моего согласия. Мы все играем роль, которая соответствует нашей зарплате, должности, квартире, характеру начальства, возрасту жены, роль, к которой меня обязывает даже одежонка! Едва надев этот плащ, я уже не могу быть тем, кем мне хочется! Я становлюсь человеком, который носит старый, зеленый, холодный, оскорбительный плащ. А специальность! Отлично помню выражение вашего лица, когда сказал вам, что работаю в колбасном цехе мясокомбината! Вы так красноречиво ухмыльнулись, что вся моя роль в этом деле стала ясной наперед.

— Ваша роль в этом деле определилась несколько раньше: там, на берегу, — заметил Демин.

— А вы, вы играете роль следователя! — не слушая, продолжал Сухов. — Перед начальством вы, конечно же, исполнительный и деловой, перед друзьями — щедрый, раскованный, передо мной вы, естественно, тонкий и доброжелательный… И все роли, роли, роли!

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказал Демин, помолчав. — Да, с вами я веду себя иначе, нежели с начальником следственного отдела. Думаю, поступаю правильно, что не рассказываю одни анекдоты и друзьям и девушкам. Я могу разыгрывать какую угодно роль, но, когда вижу, что хулиганье лапает девчонку, по-лошадиному ржет, а прохожие делают вид, что ребятишечки шутят, я обязан вступиться, даже если наверняка знаю, что ничем хорошим это для меня не кончится. Да, обстоятельства обязывают меня к этой роли, тут вы правы. Но ведь вы не последовали требованиям обстоятельств, несмотря ни на что, сыграли роль труса. И продолжаете ее играть. Да, одни и те же обстоятельства толкают людей к различным ролям. И люди поступают в зависимости от своей внутренней сути, от нравственных убеждений, воспитания, силы характера…

Сухов сидел, откинувшись на спинку стула, руки его висели вдоль туловища, глаза были полуприкрыты, на губах застыла улыбка не то снисходительности, не то беспомощности.

— Почему вы так настойчиво убеждаете меня, что я преступник? Ведь моя вина только в том, что я не проявил исключительности! Я простой, средний по многим показателям человек и хочу таковым оставаться. Я доволен тем, что имею, никому не завидую. Неужели во всем этом есть нечто ужасное?

— Внимательно вас слушаю. — Демин кивком предложил Сухову продолжать.

— Что делать — моя жизнь сложилась так, а не иначе, она свела меня с этими людьми, а не с теми, предложила мне эту судьбу, лишив другой… Меня устраивает моя жизнь. Я никого не упрекаю, ни на что не жалуюсь… Начальник участка на мясокомбинате, муж продавщицы овощного магазина, сын сторожа лодочной стоянки, владелец алюминиевой лодки с мотором и совладелец глиняного дома из трех комнат — вот и вся моя жизнь. Вы меня понимаете?

— Думаю, что понимаю, — кивнул Демин и с нескрываемой жалостью посмотрел на Сухова. — Ваша ошибка в том, что, отказываясь на словах от исключительности, вы все-таки на нее претендуете. Вы гордитесь тем, что у вас нет требований, нет интересов, стремлений… Разве этим гордятся? Этого стыдиться надо. Нет большого греха, Сухов, в том, что вы сидите в норе и сопите в две дырки. Без помех вы этим занимались тридцать лет. Но быть честным и благородным в отрыве от всего никому не удастся. Эти понятия нужно отстаивать ежедневно, ежечасно, отстаивать, рискуя своим положением, здоровьем, спокойствием, жизнью… Какой же вы честный и благородный, если спокойно проходите мимо подлости? Как можете называться порядочным человеком, если видите, что на ваших глазах кого-то обворовывают, оскорбляют, убивают, — и молчите? Я смотрю, Сухов, вы окончательно запутались. Поступи вы в тот вечер иначе, я бы сейчас допрашивал Николая, а не вас… А настоящий убийца разгуливает на свободе. И кто знает, не топит ли он, не сжигает ли, не режет ли сейчас следующую свою жертву и не помогает ли ему какой-нибудь другой Сухов? Я ответил на вопрос?