Обреченность - Сергей Герман

— Это неудивительно, господин генерал. В свои молодые годы я служил в русской императорской армии. А сейчас предлагаю вам службу в германском вермахте.

— Это невозможно и я не могу принять ваше предложение- взвешивая слова, ответил Никитин. — Я генерал Красной армии.

— В мире нет ничего невозможного. Ваш маршал Буденный когда-то сказал, что лучше быть маршалом в Красной армии, чем офицером в белой. Как знать! Может быть вы тоже станете фельдмаршалом в русской армии.

— Нет, — мотнул головой Никитин.

Немецкий полковник смотрел на него долго и сочувственно. В его глазах отражался русский генерал, койка с серым солдатским одеялом, кружка с водой, стоящая на табурете.

У Никитина зазвенело в голове от напряженного мучительного ожидания. Показалось, что сейчас немец скажет или сделает что-то страшное, подлое.

И генерал Никитин дождался.

Полковник бросил на грудь Никитина стопку фотографий. На них был он сам, генерал Никитин в немецком мундире. В окружении офицеров вермахта и красивых улыбающихся женщин.

— А-а…— выдохнул из себя Никитин и сел на кровати.

Левая рука напрягая синие жилы вцепилась в железо койки, а правая метнула фотографии в лицо полковнику.

Держась за дужку кровати Никитин с трудом поднялся, встал, лицо его стало бледным. Ноги дрожали, глаза побелели.

— Вооооон! - иступленно выдохнул он. — Генерал Никитин не предатель!

Его голос срывался, дрожал.

— Ах так!? Так? —бормотал сконфуженный полковник, пятясь спиной к двери.— Это вы напрасно! Напрасно!

Генерал Никитин не выдержал напряжения. Его ноги подкосились и он упал на пол.

— Суки-ииии! Твари-ииии! — хрипло мычал Никитин. Он упирался руками в пол, чтобы подняться, но ослабевшие руки подламывались. Хрипя, он кое как забрался на койку и сидел на ней дрожащий и страшный.

Через несколько дней генерал был отправлен в концентрационный лагерь Хаммельбург, где на все новые предложения о сотрудничестве ответил отказом.

6 января 1942 года его вывезли из лагеря и вскоре казнили в одной из тюрем гестапо.

Но уже мертвый генерал-майор Никитин 23 октября 1942 года был заочно осужден советским военным трибуналом за измену Родине и приговорен к расстрелу.

* * *

436й полк 155й стрелковой дивизии был сильно потрепан в бою и отходил на восток. Отступал грамотно, отчаянно сопротивляясь и сохраняя боевой порядок.

Остались позади отступающих бойцов стоящее среди полей старинное село с русским именем Погост, и кирпичные стены старой сельской церквушки.

Усталый комполка оглянулся назад. Сверкнул крест на трехъярусной колокольне и не известно почему, невольно потянулась рука неверующего майора, чтобы перекреститься.

Командир спохватился и, чертыхнувшись, крикнул:

— Ну-ка, ну-ка ребята. Давай живей. А то насыпят нам фрицы на хвост соли.

3 августа 1941 года один из батальонов, уже больше похожий на роту, зарылся в землю у села Сурож. Батальон остался прикрывать отход полка. Вместе с ними остался командир полка.

Стояла утренняя прозрачная тишина. Бледное небо слабо розовело на востоке и казалось, что за этой полоской кончается жизнь.

Белый утренний туман легкими волнами струился над росистой травой поля, перекопанного солдатскими лопатами и перепоясанного траншеями, цепляясь за верхушки деревьев, стволы и лафеты орудий.

Брустверы окопов, блиндажи. Рядом лес. В недалекой деревне горланили петухи. Из печных труб вился редкий дымок, хозяйки топили печи, пекли хлеб. Во влажном, холодном воздухе повисла тревога.

Лежа грудью на бруствере окопа, майор Кононов не отрывал глаз от окуляров бинокля, рассуждая про себя:

— Соседних частей рядом нет. До немецких позиций километров десять. Пойдут на нас они скорее всего во-ооон через ту балочку. И сколько мы продержимся? А главное, во имя чего?

Командира 436го стрелкового полка никто не мог обвинить в трусости. Он прошел через кровь сабельных атак и жестокость рукопашной. Ему приходилось бросать своих бойцов против восставших Тамбовских крестьян. Поднимать батальон и вести его на финские пулеметы.

Но сейчас Кононов хорошо понимал, что это конец. Через несколько часов пойдут немецкие танки, подтянется артиллерия. Немецкие пушки и минометы перепашут жидкую линию обороны, а танки проутюжат ее своими гусеницами.

Если удастся выжить, тогда окружение. Если повезет, тогда удастся выйти в расположение своих войск. Потом, обязательная проверка в особом отделе, допросы, и вопрос, почему оказался в окружении?

Рано или поздно всплывет настоящая жизнь майора Кононова, которую он тщательно скрывал от всех. Никто из сослуживцев даже не догадывался о том, что коммунист Иван Кононов ненавидит советскую власть. Ненавидит люто, истово, до умопомрачения.

Почему?.. Ведь советская власть дала ему все- образование, уважение подчиненных, наградила орденом.

И это была самая большая тайна, которую майор Кононов скрывал от всех, от командования, сослуживцев. Немногих друзей, даже от жены.

Он родился в казачьей семье, в которой никогда не было того, что называется богатством и в то же время его близкие не знали бедности. Отец, казачий вахмистр Никита Кононов достатка и уважения добился своим трудом и казачьей доблестью.

В памяти Ивана Кононова словно фотографии навсегда сохранились картины детства.

Пулеметные очереди за околицей станицы. Конский топот, ржание, выстрелы. Черные столбы дыма. Один из всадников, чернявый в кожаной куртке, соскочил с коня и гремя шашкой вбежал в хату.

Заслышав выстрелы мама затолкала Ванятку за печь. Он скрутился в клубок, затих в углу.

Над станицей слышался крик, женский плач. Незнакомые солдаты в папахах и фуражках с красными звездами тащили из дворов мешки с зерном, вещи, одежду.

Незнакомец рванул занавеску на себя и прищурив глаза долго смотрел на Ванятку. Потом перевел свой страшный взгляд на его мать и стиснув до скрежета зубы, рванул на ней ворот платья.

За окном послышалась пулеметная очередь. Нестройно и сухо защелкали выстрелы.

Страшный человек выматерился и придерживая рукой шашку побежал во двор.

Ванятка подбежал к плачущей матери и увидел через стекло, как черный человек выводит со двора лошадь.

Отряд полковника Назарова выбил из станицы красных и погнал их в сторону Дона.

После того как прогнали красных старики на подводах привезли тела порубленных казаков. На первой телеге широко раскинув руки лежал босой человек. Его голова свисала через край подводы, деревянно подпрыгивала на ухабах. Запекшаяся кровь застыла на лице черной коркой.

Онемев Ваня молча смотрел на своего отца, изуродованного сабельными

ударами: отрубленная рука, оскаленные зубы, полуразрубленная щека. На заплывшем кровью лице сидели жирные синие мухи.

По улицам станицы везли и везли подводы с телами казаков. Трупы были окровавленные, разрубленные словно свиные туши. В воздухе как на бойне висел запах крови и парного мяса.

Мама умерла рано, от сыпняка, почти сразу же после гибели отца Ванятки.

Старшие братья сгинули в лихолетье Гражданской войны и остался Ванятка один.

И наверное пропал бы, если бы не советская власть и не Красная армия.

* * *

Ранним сентябрьским утром 1941 года в ожидании немецкой атаки Иван Кононов принял главное решение в своей жизни.

Он вызвал к себе командира пулеметного взвода Николая Дьякова, с которым служил и дружил еще с финской войны.

Дьяков отодвинул шуршащий полог плащ-палатки и боком пролез в блиндаж. Свет из маленького окошка едва проникал в тесное пространство помещения.

В углах блиндажа стоял полумрак, и лишь посредине он рассеивался светом керосиновой лампы. В углу остывала печка буржуйка, изготовленная из молочного бидона, и от нее тянуло теплом и домашним уютом. На бревенчатых стенах выступили капельки смолы.

Посередине блиндажа стоял вкопанный крепкий стол, на котором лежала разложенная карта. Рядом со столом, в накинутой на плечи шинели сидел майор Кононов. Из под воротника шинели петлицы с рубиновыми шпалами.

Командир полка доверял Николаю. Но на всякий случай командирский ТТ с патроном в стволе лежал на столе под картой. Иван Никитич спросил глухим голосом.

— Родной, ты веришь своему командиру?

— Да...

Майор Кононов был матерщинником, настоящим виртуозом, но и знатоком солдатской души, умел расположить к себе людей. Никогда не повышал голоса. Солдат для порядка матерно журил, но получалось у него это как-то весело, с прибаутками, не обидно.

Подчинённые его любили и считали своим.

«Война для командира — вот главная военная академия»- любил говорить он.